Людвиг является автором работы логико философский трактат. От «Логико-философского трактата» к «Философским исследованиям» (Л. Витгенштейн). Пропозициональный Знак - это некий Факт

Подлинным духовным отцом неопозитивизма был Л. Витгенштейн (1889-1951). Родился от в Австрии. По образованию инженер. Занимался теорией авиационных двигателей и пропеллеров. Математический аспект этих исследований привлек его внимание к чистой математике и к философии математики. Он познакомился с работами Фреге и Рассела по математической логике. В результате Витгенштейн направился в Кембридж и в 1912-1913 гг. работал с Расселом.

Рассел в своих воспоминаниях рассказывает, что Витгенштейн часто приходил к нему домой по вечерам и, не говоря ни слова, часами ходил перед ним по комнате. Рассел рассказывает также, как Витгенштейн однажды спросил его, считает ли Рассел его способным к философии. Рассел попросил написать ему что-нибудь. Когда Витгенштейн принес ему написанное, то Рассел, прочитав первую фразу, дал утвердительный ответ на его вопрос. Он не сообщает, какая это была фраза. Но возможно, что это было начало «Логико-философского трактата»: «Мир есть все то, что имеет место».

Во время первой мировой войны Витгенштейн служил в австрийской армии и в конце концов попал в плен. В плену он, видимо, и закончил «Логико-философский трактат», опубликованный в Германии в 1921 г., в Англии в 1922, у нас в 1958. После освобождения из плена Витгенштейн работал учителем в школе, имел некоторые контакты со Шликом, посетил Англию. В 1929 г. окончательно переехал в Кембридж. В 1939 г. он сменил Мура на посту профессора философии. Во время второй мировой войны работал в Лондонском госпитале, в 1947 г. вышел в отставку. В 1951 г. умер.

Витгенштейн был своеобразный человек. Увлекался идеями Л.Толстого, пытался жить в соответствии с его учением. Вопросы карьеры, жизненного успеха его не интересовали. Он был человек очень честный и прямой, иногда до резкости. Ходил всегда в рубашке с расстегнутым воротом, мало общался со своими коллегами (никогда не обедал с ними в столовой). Как говорили, он был похож скорее на первосвященника какой-то тайной секты, чем на профессора Кембриджа. В 1935 г. он приезжал в Советский Союз.

Витгенштейн говорил, что не прочь бы остаться работать в Советском Союзе, но приглашения он, к счастью, не получил и уехал обратно.

На возникновение логического позитивизма огромное влияние оказал «Логическо-философский трактат». Т.Хилл в книге «Современные теории познания» говорит, что «"Логико-философский трактат" оказал ни с чем не сравнимое влияние на всю философскую литературу трех последних десятилетий» (24, 466).

Это очень трудная, хотя и небольшая книжечка, написанная в форме афоризмов. Познакомиться хотя бы с отрывками из нее, необходимо. Но это нелегкое дело! В ней, что ни фраза, то в лучшем случае проблема, а в худшем - загадка.

Ибо, как говорит Эйкен: «Витгенштейн - это одна из наиболее противоречивых фигур в новейшей философии» (53, 485). Трактат его полон противоречий. На некоторые указал уже Б.Рассел в «Введении».

Витгенштейн строит прежде всего плюралистическую картину мира. Мир, согласно Витгенштейну, обладает атомарной структурой и состоит из фактов.

«Мир есть все то, что имеет место» (5, 1). «Мир есть совокупность фактов, а не вещей» (5, 1.1). Это значит, что связи изначально присущи миру. Далее следует, что «мир распадается на факты» (4, 1.2).

Обращает на себя внимание то, что понятие «факт» Витгенштейн никак не определяет. Факт - это все то, что случается, что имеет место. Но что же именно имеет место? Витгенштейн не уточняет этого, и неопределенность и неясность остаются в самом фундаменте его философии.

Единственное, что можно сказать о факте, это то, что уже сказал Рассел, а именно, что факт делает предложение истинным . Факт, таким образом, есть нечто, так сказать, вспомогательное по отношению к предложению как к чему-то первичному.

Это значит, что когда мы хотим узнать, истинно ли данное предложение или ложно, мы должны найти тот факт, о котором предложение говорит. Если в мире есть такой факт, предложение истинно, если нет - оно ложно. На этом рассуждении, собственно, строится логический атомизм.

Все как будто ясно. Но тут возникают трудности: «Все люди смертны» - есть такой факт?

«Не существует единорогов» - выходит, что это отрицательный факт, а они не предусмотрены в «Трактате», ибо получается, что факт - это то, что не имеет места.

Но это еще не все. Если говорить о науке, то уже давно установлено, что фактом, или скорее, научным фактом, называется не что попало, то есть далеко не все, что «имеет место». Факт устанавливается в результате отбора и выделения некоторых сторон действительности, отбора целенаправленного, осуществляемого на основе определенных теоретических установок. Факты не валяются на улице, подобно булыжникам или поленьям. Один автор остроумно заметил, что шахматная доска с определенной позицией фигур для шахматиста есть, конечно, некоторый факт. Но вы можете, скажем, пролить кофе на доску и на шахматные фигуры, но вы не можете пролить кофе на факт. Можно лишь сказать, что факт есть нечто, происходящее или имеющее место в человеческом мире, то есть мире, открытом для человека, несущем на себе некую человеческую печать.

Согласно Витгенштейну, факты не зависят друг от друга, и поэтому «любой факт может иметь место или не иметь места, а все остальное останется тем же самым» (5, 1.21). Следовательно, все связи, все отношения между фактами являются чисто внешними.

Нет нужды углубляться в структуру мира, как она изображается Витгенштейном. Стоит лишь отметить, что, как и у Рассела, атомарный факт не есть нечто неделимое.

Но важнее то, что интерес Витгенштейна сосредоточен не столько на мире самом по себе, сколько на языке и на его отношении к миру тех фактов, которые делают предложения истинными. Витгенштейн заявляет, что «мир определен фактами и тем, что это все факты» (5, 1.11). Факты - это все то, о чем говорится в предложениях. С этой точки зрения природа факта безразлична.

Но разве предложения говорят только о фактах? Нет, конечно. Однако, для Витгенштейна характерно именно это допущение . Витгенштейн исходит из этого фундаментального допущения, которое на самом деле является произвольным и не соответствует действительности. Оно только показывает зависимость его картины мира от определенной системы логики.

Каково же отношение предложений к фактам? Согласно Расселу, структура логики, как остова идеального языка, должна быть такой же, как и структура мира. Витгенштейн доводит эту мысль до конца. Он считает, что предложение есть не что иное, как образ , или изображение, или логическая фотография факта. «В предложении должно быть в точности столько различных частей, сколько их есть в положении вещей, которое оно изображает» (5, 4.04).

И каждая часть предложения должна соответствовать части «положения вещей», и они должны находиться в совершенно одинаковом отношении друг к другу.

Согласно Витгенштейну, «в образе и в отображаемом должно быть нечто тождественное, чтобы первый вообще мог быть образом второго» (5, 2.161). Это тождественное и есть структура предложения и факта. Витгенштейн писал: «Грампластинка, музыкальная мысль, партитура, звуковые волны - все это стоит друг к другу в том же внутреннем образном отношении, какое существует между языком и миром. Все они имеют общую логическую структуру. (Как в сказке о двух юношах, их лошадях и их лилиях. Они все в некотором смысле одно и то же)» (5, 4.014).

И далее мы читаем: «Предложение есть образ действительности, потому что я знаю представленное им положение вещей, если я понимаю данное предложение. И я понимаю предложение без того, чтобы мне объяснили его смысл» (5, 4.021). Почему это возможно? Потому что предложение само показывает свой смысл. Предложение показывает, как обстоит дело, если оно истинно. И оно говорит , что дело обстоит так. Понять же предложение - значит, знать, что имеет место, когда оно истинно.

Для того же, «чтобы узнать, истинен или ложен образ, мы должны сравнить его с действительностью». Из образа самого по себе нельзя узнать, истинен он или ложен, ибо нет образа истинного априори. Операция сравнения тем более возможна, что, согласно Витгенштейну, «в предложении должно быть в точности столько различных частей, сколько их есть в положении вещей, которое оно изображает» (5, 4.04).

Эту ситуацию наглядно можно представить себе на примере предложения, нередко фигурирующего в работах неопозитивистов: «Кошка на коврике». Изображение описанного им положения вещей показывает все три элемента предложения: коврик, кошку и ее положение на коврике.

Таково, по Витгенштейну, отношение языка к миру, к действительности. Несомненно, что Витгенштейн предпринял очень интересную попытку проанализировать отношение языка к миру, о котором язык говорит. Ибо вопрос, на который он хотел ответить, это, как получается, что то, что мы говорим о мире, оказывается истинным?

Но эта попытка все же окончилась неудачей. Во-первых, учение об атомарных фактах было совершенно искусственной доктриной, придуманной ad hoc для того, чтобы подвести онтологическую базу под определенную логическую систему. Выше приводились уже соответствующие слова Рассела. А вот, что говорит сам Витгенштейн: «Моя работа продвигалась от основ логики к основам мира» (82, 79).

Во-вторых, признание языкового выражения или предложения непосредственным изображением действительности, ее образом в самом прямом смысле слова, настолько упрощает действительный процесс познания, что никак не может служить его сколько-нибудь адекватным описанием.

Можно было бы рассуждать так: логика и ее язык сформировались под воздействием структуры действительности и отображают ее структуру. Поэтому, зная структуру языка, мы можем от нее спуститься к структуре мира.

Но это было бы возможно, если бы мы имели гарантию того, что логика (в данном случае логика Principia Mathematica) имеет абсолютное значение. Но это не так. Логика «Principia Mathematica» - одна из возможных логических систем, не более того. Логик может быть много, а мир только один. В данном случае это своеобразная аберрация сознания Рассела, который создал эту систему, и Витгенштейна, который ее воспринял.

С нашей обычной точки зрения, проблема познания - это проблема отношения сознания прежде всего к материальной действительности, это - теоретическое отношение субъекта к объекту. Познание, осуществляемое, разумеется, с помощью языка, языковых знаков, есть идеальное воспроизведение объективной реальности, ее воссоздание на понятийном уровне. Знание идеально, хотя оно приобретается, фиксируется и выражается посредством материальных знаков.

У Витгенштейна позиция другая. У него процесс познания, поскольку о нём можно говорить, развертывается на одном уровне, именно, на уровне «нейтрального монизма».

У Витгенштейна мысль и предложение, по сути дела, совпадают, ибо и то и другое есть логический образ факта. В то же время и сам этот образ тоже есть факт наряду с другими. Образ это такой факт, который изображает другой факт.

Вся бесконечно многообразная действительность сводится Витгенштейном к совокупности атомарных фактов, как бы разложенных на одной плоскости. Параллельно ей расположена плоскость, заполненная элементарными предложениями, структура которых в точности изображает структуру фактов. (Мы отвлекаемся сейчас даже от того, что в действительности у Витгенштейна структура фактов есть лишь проекция структуры предложений.)

Это чрезвычайно упрощенная модель. Она никак не соответствует действительному процессу познания. Она односторонне изображает предмет познания, сводя его к атомарным фактам. Она ставит абсолютный предел, до которого может дойти познание в виде этих фактов. Она упрощенно представляет процесс познания и его структуру, так как игнорирует его чрезвычайную сложность: выдвижение гипотез, создание моделей, использование математического аппарата и т.п.

Это дань определенной умственной традиции, стремящейся к максимальному упрощению богатства действительных отношений мира и познания, сохраняющей убеждение в том, что все сложные отношения могут быть сведены к самым простым и элементарным. Это идея не только Витгенштейна и Рассела, она была свойственна вообще всему научному мышлению в течение многих веков. Только постепенно наука стала убеждаться в неосуществимости этого идеала, в чрезвычайной сложности реальности, а следовательно, и ее познания, в ошибочности любого редукционизма.

Правда, стремление к простоте сохранилось в виде своего рода регулятивной идеи. Из многих, более или менее равноценных гипотез или видов доказательства, ученый всегда выберет и признает наиболее простое. Но эта простота не абсолютна, а относительна, это простота в сложности.

Что касается позитивизма, с которым мы сейчас имеем дело, то простота была для него не методологическим принципом, а выражением определенной философской установки. У Маха она была сформулирована как принцип экономии мышления. Он сводился к элиминированию всего непосредственно не данного в чувственном опыте и к оставлению лишь того, что в нем дано, а таким данным считались только ощущения и их смена.

Позитивистская философия в данном случае отстала от развития науки из-за приверженности своей антиметафизической догме. В случае же с Витгенштейном это отставание повторилось, поскольку чрезвычайно сложное отношение мышления к действительности было сведено к упрощенной картине изображения в языке ее атомарной структуры, то есть атомарных фактов.

Все же это была одна из первых попыток осознать философское содержание отношения языка к миру, к фактам.

Несостоятельность своей концепции довольно скоро стала очевидной самому Витгенштейну, и он от нее отказался. Взгляды позднего Витгенштейна исходят из весьма отличного понимания языка. Однако, мы еще не можем расстаться с «Трактатом». В нем есть еще ряд чрезвычайно важных идей, которые оказали огромное влияние на становление логического позитивизма.

Из того, что мы уже знаем, следует, что единственное назначение языка, по Витгенштейну, состоит в том, чтобы утверждать или отрицать факты. Язык предназначен для того, чтобы говорить о фактах, и только о фактах. Всякое иное использование языка неправомерно, ибо ничто другое не может быть выражено или высказано в языке. В частности, язык непригоден для того, чтобы говорить о самом себе. А это значит, что, во-первых, хотя язык имеет нечто общее или тождественное с миром, о котором он говорит, это общее не может быть высказано. Предложения могут изображать всю действительность, но они не могут изображать то, что они должны иметь общего с действительностью, чтобы быть способными ее изображать - логическую форму.

«Для того, чтобы можно было изображать логическую форму, мы должны были бы быть в состоянии поставить себя вместе с предложениями вне логики, то есть вне мира» (5, 4.12).

Витгенштейн говорит, конечно, о языке науки, хотя не оговаривает это специально. Однако, если считать языком язык науки, то это не избавит нас от необходимости решить одну трудную проблему. Дело в том, что, если язык может говорить только о фактах, то как быть с предложениями логики и математики? А V Ā. 2+2=4 и т.д. В этих высказываниях речь ведь идет не о фактах, и они не могут быть сведены к атомарным предложениям. В то же время очевидно, что эти предложения что-то утверждают.

Что же представляют собой эти предложения? Здесь Витгенштейн подходит к одному из труднейших вопросов теории познания, к вопросу, который волновал и Аристотеля, и Декарта, и Канта, и Гуссерля. Речь идет о природе так называемых самоочевидных истин. Никто не сомневается в том, что 2х2=4, или в том, что А V Ā, то есть в том, что сегодня 7 октября или сегодня не 7 октября. Но что делает эти предложения очевидными истинами? Почему мы не сомневаемся в них? Какова их природа, а следовательно, и природа всей логики и математики?

Декарт считал, что мы воспринимаем их с такой ясностью и отчетливостью, которые исключают возможность сомнения. Кант полагал, что они являются синтетическими суждениями априори. Они возможны, благодаря тому, что мы обладаем априорными формами чувственности: пространством и временем.

Гуссерль думал, что положения логики являются вечными, абсолютными, идеальными истинами, их истинность усматривается непосредственно в акте интеллектуального созерцания или интуиции (идеации).

Витгенштейн, которому нужно было прежде всего установить логико-лингвистический статус подобных предложений, пошел иным путем. Он предложил весьма радикальное, смелое и новаторское решение вопроса. Он заявил, что предложения логики и математики являются абсолютно истинными, так как ничего не говорят, ничего не изображают, не выражают никакой мысли. Строго говоря, они даже не являются предложениями. По мнению Витгенштейна, это тавтологии (5, 6.1).

Языковые выражения Витгенштейн делит на три вида: предложения - они истинны, если соответствуют действительности; тавтологии - всегда истинны, например, (а +b ) 2 =а 2 + 2аb +b 2 ; противоречия - никогда не истинны.

Тавтология и противоречие - не образы действительности. Они не изображают никакого возможного положения вещей, поскольку первая допускает любое возможное положение вещей, а второе не допускает никакого. Но, согласно Витгенштейну, «то, что образ изображает, есть его смысл». А так как тавтология, как и противоречие ничего не изображает, то «тавтология и противоречие не имеют смысла» (5, 4.461). Как мы сказали бы сейчас, тавтологии (то есть предложения логики и математики) не несут никакой информации о мире.

«Я не знаю, например, ничего о погоде, если я знаю, что дождь идет, или, что дождь не идет» (5, 4.461). А V Ā. Это не значит, по Витгенштейну, что тавтология вообще бессмысленна, она является лишь частью символизма, необходимого для перевода одних предложений в другие.

Эти мысли Витгенштейн высказал в «Трактате» весьма фрагментарно, но они были обстоятельно развиты деятелями «Венского кружка» и составили одну из фундаментальных догм логического позитивизма.

Но иногда Витгенштейн говорит и нечто другое. Ведь для него логическая структура языка тождественна логической структуре мира. Поэтому, хотя предложения логики и математики бессодержательны, хотя они ничего не высказывают о мире, тем не менее они показывают нам кое-что самой своей формой.

Это различие между тем, что предложение говорит , и тем, что онопоказывает , весьма существенно для Витгенштейна. «Логику мира, которую предложения логики показывают в тавтологиях, математика показывает в уравнениях» (5, 6.22).

Эта мысль Витгенштейна логическими позитивистами была отброшена.

Но как понять замечание Витгенштейна о том, что предложения логики показывают логику мира? Возьмем такую тавтологию: «Дождь идет или не идет» или А или не - А. Так вот, эта тавтология, по Витгенштейну, раскрывает нам структуру мира. Эта структура такова, что допускает альтернативы .

Возьмем математическое выражение 2 + 2 = 4. Это выражение указывает на дискретность мира, на существование в нем различных множеств, частей. Мир Парменида не таков. Он представляет собой абсолютное единство.

Так обстоит дело с предложениями логики и математики. Но кроме них, и кроме высказываний о фактах, существуют еще философские предложения. Как быть с ними? Здесь Витгенштейн поступает не менее радикально. Поскольку эти предложения не говорят о фактах и не являются тавтологиями, в большинстве своем они бессмысленны.

«Большинство предложений и вопросов, высказанных по поводу философских проблем, не ложны, а бессмысленны. Поэтому мы вообще не можем отвечать на такого рода вопросы, мы можем только установить их бессмысленность. Большинство вопросов и предложений философов вытекает из того, что мы не понимаем логики нашего языка» (5, 4.0031). Поэтому, если философия хочет иметь хоть какое-то право на существование, она должна быть ничем иным, как «критикой языка» (5, 4.0031).

Согласно Витгенштейну, это значит, что «философия не является одной из естественных наук» (5, 4.111).

«Цель философии - логическое прояснение мыслей.

Философия - не теория, а деятельность.

Философская работа состоит, по существу, из разъяснении.

Результат философии - не некоторое количество "философских предложений", но прояснение предложений.

Философия должна прояснять и строго разграничивать мысли, которые без этого являются как бы темными и расплывчатыми» (5. 4.112). Это понимание философии, в основном, было принято логическими позитивистами.

В приведенных выше словах Витгенштейна содержится не только концепция философии, но и целая мировоззренческая концепция. Она предполагает, что единственной формой связи человека с окружающим его природным и социальным миром является язык. Человек связан с миром и другими способами, практическим (когда он пашет, сеет, производит, потребляет и т.д.), эмоционально, когда он испытывает какие-то чувства по отношению к другим людям и вещам, волевым и т.п. Но его теоретическое, интеллектуальное отношение к миру исчерпывается языковым отношением, или даже есть языковое отношение. Иначе говоря, картина мира, которую человек создает в своем уме или в представлении, определяется языком, его структурой, его строением и особенностями.

В этом смысле мир человека - это мир его языка. В свое время неокантианцы Марбургской школы учили о том, что мир, как его понимает наука, конституируется в суждении. У Витгенштейна мы находим отголосок этой идеи, но с упором не на акт мышления, а на акт говорения, речи, на языковой акт. Мир конституируется в речевом акте.

Таким образом, все проблемы, которые возникают у человека в процессе его теоретического отношения к миру, представляют собой языковые проблемы, требующие языкового же решения. Это значит, что все проблемы возникают в результате того, что человек что-то говорит о мире, и только тогда, когда он говорит о нем. А так как говорить он может правильно, в соответствии с природой его языка, и неправильно, то есть в нарушение его природы, то могут возникать трудности, путаница, неразрешимые парадоксы и т.д. и т.п. Но существующий язык весьма несовершенен, и это его несовершенство тоже является источником путаницы. Так на данном этапе считает Витгенштейн.

Мы уже знаем, что язык, согласно Витгенштейну, должен изображать факты. Таково его назначение, призвание, функция. Все частные науки для этой цели используют язык и в результате получают набор истинных предложений, отображающих соответствующие факты. Но, как уже было сказано, язык в силу своего несовершенства не всегда пользуется ясными, точно определенными выражениями.

Кроме того, язык выражает наши мысли, а мысли часто бывают спутанными, и предложения, высказывания, выражающие их, оказываются неясными. Иногда мы сами задаем себе такие вопросы, на которые в силу самой природы языка не может быть дан ответ и которые поэтому неправомерно задавать. Задача настоящей философии - вносить ясность в наши мысли и предложения, делать наши вопросы и ответы понятными. Тогда многие трудные проблемы философии либо отпадут, либо разрешатся довольно простым способом.

Дело в том, что Витгенштейн полагает, будто все трудности философов, вся путаница, в которую они впадают, неразрывно связанная с любым обсуждением философских проблем, объясняется тем, что философы стараются высказать в языке то, что сказать средствами языка вообще невозможно. Ведь язык по самой своей структуре и природе предназначен для того, чтобы говорить о фактах. Когда мы говорим о фактах, то наши высказывания, даже если они ложны, всегда остаются ясными и понятными. (Можно сказать, что это - позитивистское начало в философии Витгенштейна.)

Но философ говорит не о фактах, с которыми можно было бы сопоставлять его высказывания, чтобы понять их смысл. Ибо смысл - это то, что образ - предложение - изображает. Но когда философ говорит, например, об абсолюте, то он пользуется словесными знаками, не относя их ни к каким фактам. Все, что он говорит, остается неясным и непонятным, потому что нельзя говорить о том, что он хочет сказать, нельзя даже мыслить это.

Отсюда функция философии состоит также в том, что:

«Она должна ставить границу мыслимому и тем самым немыслимому.

Она должна ограничивать немыслимое изнутри через мыслимое» (5, 4.114).

«Она будет означать то, что не может быть сказано, ясно показывая то, что может быть сказано» (5, 4.115).

Все то, что может быть сказано, должно быть ясно сказано» (5. 4.116).

Ну, а о том, «о чем невозможно говорить, о том следует молчать» (5, 7).

Витгенштейн уверен в том, что о философских проблемах в их традиционном понимании нельзя говорить. Поэтому он заявляет: «Правильным методом философии был бы следующий: не говорить ничего, кроме того, что может быть сказано, следовательно, кроме предложений естественных наук, то есть того, что не имеет ничего общего с философией, и затем всегда, когда кто-либо захочет сказать нечто метафизическое, показать ему, что он не дал никакого значения некоторым знакам в своих предложениях. Этот метод был бы неудовлетворительным для другого: у него не было ощущения, что мы учим его философии, но это был бы единственный строго правильный метод» (5, 6.53).

Витгенштейн здесь не оригинален. Он дает парафраз известного места у Юма: «Возьмем, например, в руки какую-нибудь книгу по богословию или по школьной математике и спросим: содержит ли она какое-либо абстрактное рассуждение о количестве или числе? Нет. Содержит ли она какое-нибудь основанное на опыте рассуждение о фактах и существовании? Нет. Так бросьте ее в огонь, ибо в ней не может быть ничего, кроме софистики и заблуждений» (26, 195).

Эти высказывания Витгенштейна и тот вывод, к которому он пришел, дали основание многим его критикам, в том числе и марксистским, изображать Витгенштейна как врага философии, как человека, который отрицал философию и поставил своей целью ее уничтожение. Это, конечно, не так.

Витгенштейн был глубоко философской натурой. И философия была для него основным содержанием жизни и деятельности. Но он пришел в философию из техники и математики. Его идеалом была точность, определенность, однозначность. Он хотел получить в философии такие же строгие результаты, как в точных науках. Он пытался найти способ поставить философию на почву науки. Он не терпел неясности и неопределенности. В логическом анализе, предложенном Расселом, он увидел возможный путь избавления от философской путаницы. Идею логического анализа он конкретизировал в том смысле, что превратил его в анализ языка. Это была новая область философского исследования, может быть, заново открытая Витгенштейном. И как всякий философ, прокладывающий новые пути, он абсолютизировал открытый им путь, значение предложенного им метода.

Он был последователен и шел до конца. Он высказывал много интересных идей в форме афоризмов. Несмотря на содержащиеся в них преувеличения, они сыграли важную роль, послужив толчком для развития философской мысли.

Но Витгенштейн прекрасно понимал, что разработанный им и Расселом логический атомизм, даже если считать, что он изображает логическую структуру мира, никак не может удовлетворить мыслящего человека. Философские проблемы возникли не потому, что какие-то чудаки запутались в правилах грамматики и начали нести околесицу. Постановка их вызывалась гораздо более глубокими потребностями человека, и эти проблемы имеют свое вполне реальное содержание. Это Витгенштейн понимает, так же, как и Рассел. Но, связав себя по рукам и ногам принятой им формалистической доктриной, он не видит иного способа для выражения этих проблем, кроме обращения... к мастике . Мистическое, по Витгенштейну. это то, что не может быть высказано, выражено в языке, а следовательно, и помыслено. Мистическое - это вопросы о мире, о жизни, о ее смысле. Обо всех этих вещах, полагает Витгенштейн, нельзя говорить. И может быть, поэтому «люди, которым после долгих сомнений стал ясным смысл жизни, все же не могут сказать, в чем этот смысл состоит» (5, 6.521).

Это звучит парадоксально, но с позиции Витгенштейна достаточно понятно. Витгенштейн исходит из попытки достигнуть строгости и точности мышления, пользуясь для этого чисто формальными способами. Витгенштейн понимает, что философские проблемы - это не пустяки. Но он знает, что на протяжении тысячелетий люди не могли прийти к соглашению относительно даже минимального числа проблем философии.

Логический анализ, предложенный Расселом, и анализ языка, предложенный Витгенштейном, имели своей целью устранение произвола в философских рассуждениях, избавление философии от неясных понятий, от туманных выражений. Эти ученые, как и Мур, хотели побудить философов задуматься над тем, что они говорят, отдать себе отчет в значении их утверждений.

Они хотели внести в философию хоть какой-либо элемент научной строгости и точности, хотели выделить в ней те ее части, аспекты или стороны, где философ может найти общий язык с учеными, где он может говорить на языке, понятном ученому и убедительном для него. Витгенштейн полагал, что занявшись прояснением предложений традиционной философии, философ может выполнить эту задачу. Но он понимал, что философская проблематика шире, чем то, что может охватить предложенная им концепция.

Возьмем, например, вопрос о смысле жизни. Это одна из глубочайших проблем философии. Но точность, строгость и ясность здесь едва ли возможны. Витгенштейн утверждает, что то, что может быть сказано, может быть ясно сказано. Здесь, в этом вопросе ясность недостижима, поэтому и сказать что-либо на эту тему вообще невозможно. Все эти вещи могут переживаться, чувствоваться, но сказать о них ничего нельзя. Сюда относится и вся область этики. Итак, «есть, конечно, нечто невыразимое. Оно показывает себя; это - мистическое» (5, 6.522).

Но если философские вопросы невыразимы в языке, если о них ничего нельзя сказать, то как же сам Витгенштейн мог написать «Логико-философский трактат»? Это и есть его основное противоречие. Рассел не без ехидства замечает, что «в конце концов, мистер Витгенштейн умудрился сказать довольно много о том, что не может быть сказано» (83, 22).

Р.Карнап также замечает, что «он (Витгенштейн) кажется непоследовательным в своих действиях. Он говорит нам, что философские предложения нельзя формулировать и о чем нельзя говорить, о том следует молчать; а затем, вместо того, чтобы молчать, он пишет целую философскую книгу» (31, 37).

Это лишний раз говорит о том, что рассуждения философов надо принимать не всегда буквально, a cum grano salis. Философ обычно выделяет себя, то есть делает исключение для себя из своей собственной концепции. Он пытается как бы стать вне мира и глядеть на него со стороны, как это мог бы делать бог.

Обычно так поступают и ученые. Но ученый стремится к объективному знанию мира, в котором его собственное присутствие ничего не меняет. Правда, современная наука должна учитывать наличие и влияние того прибора, с помощью которого осуществляется эксперимент и наблюдение. Но и она стремится отделить те процессы, которые вызываются воздействием прибора, от собственных характеристик объекта.

Философ же не может исключить себя из своей философии. Отсюда и та непоследовательность, которую допускает Витгенштейн. Если философские предложения бессмысленны, то ведь это должно относиться и к философским утверждениям самого Витгенштейна. И, кстати сказать, Витгенштейн мужественно принимает этот неизбежный вывод. Он признает, что и его рассуждения бессмысленны. Но он пытается спасти положение, заявив, что они ничего и не утверждают, они только ставят своей целью помочь человеку понять, что к чему, и как только это будет сделано, они могут быть отброшены.

Витгенштейн говорит «Мои предложения поясняются тем фактом, что тот, кто меня понял, в конце концов, уясняет их бессмысленность, если он поднялся с их помощью - на них - выше их (он должен, так сказать, отбросить лестницу после того, как он взберется по ней наверх).

Он должен преодолеть эти предложения, лишь тогда он правильно увидит мир» (5, 6.54). Но что представляет собой это правильное видение мира, Витгенштейн, конечно, не разъясняет. Ведь об этом нельзя говорить...

Очевидно, что весь логический атомизм Витгенштейна, его концепция идеального языка, точно изображающего факты, оказалась недостаточной, попросту говоря, неудовлетворительной. Это вовсе не значит, что создание «Логико-философского трактата» было бесполезной тратой времени и сил. Мы видим здесь типичный пример того, как создаются философские учения. В сущности говоря, философия представляет собой исследование различных логических возможностей, открывающихся на каждом отрезке пути познания. Так и здесь Витгенштейн принимает постулат или допущение, согласно которому язык непосредственно изображает факты. И он делает все выводы из этого допущения, не останавливаясь перед самыми парадоксальными заключениями.

И мы видим результат, к которому он приходит. Оказывается, что эта концепция односторонняя, неполная, недостаточная для того, чтобы понять процесс познания вообще, философского, в частности.

Но и это еще не все. У Витгенштейна есть еще одна важная идея, естественно вытекающая из всей его концепции и, может быть, даже лежащая в ее основе. Это мысль о том, что для человека границы его языка означают границы его мира. Дело в том, что для Витгенштейна первичной, исходной реальностью является язык. Правда, Витгенштейн говорит и о мире фактов, которые изображаются языком.

Но мы видим, что вся атомарная структура мира сконструирована искусственно по образу и подобию языка, его логической структуры. Назначение атомарных фактов вполне служебное: они призваны давать обоснование истинности атомарных предложений. И не случайно у Витгенштейна нередко «действительность сравнивается с предложением» (5, 4.05), а не наоборот. У него «предложение имеет смысл, независимый от фактов» (5, 4.061). Или «если элементарное предложение истинно, то атомарный факт существует; если элементарное предложение ложно, то атомарный факт не существует» (5, 4.25).

«Ведь истинность или ложность каждого предложения меняет нечто в общей структуре мира» (5, 5.5262).

В «Логико-философском трактате» обнаруживается тенденция к слиянию, отождествлению языка с миром. Ведь, по Витгенштейну, «логика наполняет мир; границы мира являются также ее границами» (5, 5.61). Он говорит также: «Тот факт, что предложения логики - тавтологии, показывает формальные - логические свойства языка, мира» (5, 6.12). Следовательно, язык не только средство, чтобы говорить о мире, но и в известном смысле сам мир, само его содержание.

Если, скажем, для махистов миром было то, что мы ощущаем, если для неокантианцев мир - это то, что мы о нем мыслим, то можно сказать, что для Витгенштейна мир - это то, что мы о нем говорим. Эта мысль была воспринята логическими позитивистами 17 .

У Витгенштейна эта позиция переходит даже в солипсизм. Ибо оказывается, что язык - это мой язык. Тот факт, «что мир есть мой мир, проявляется в том, что границы языка... означают границы моего мира» (5, 5.62). И далее, «субъект не принадлежит миру, но он есть граница мира» (5, 5.632). Я вступает в философию, благодаря тому, что «мир есть мой мир» (5, 5.641).

Витгенштейн говорит также, что «при смерти мир не изменяется, но прекращается» (5, 6.431). И наконец, «то, что в действительности подразумевает солипсизм, вполне правильно, только это не может быть сказано, а лишь показывает себя» (5, 5.62).

Здесь следует заметить, что, когда мы говорим, что какое-то учение тяготеет к солипсизму, это вовсе не значит, что данный философ, скажем, Витгенштейн, отрицает существование звезд, других людей и т.д., то есть, что он является метафизическим солипсистом, что он убежден, что существует только он один.

Субъективный идеализм - это технический термин философии, и он означает, что при решении философских проблем философ отправляется от субъекта, а не от объективного мира. Это значит, что, рассматривая проблемы теории познания или пытаясь нарисовать картину мира, он не исходит из объективной реальности как таковой. Он не отрицает существование внешнего мира, но он не делает из его признания никаких выводов. Создаваемую им картину мира он рассматривает не как отображение этого мира, а лишь как свободное творение духа.

Признавая существование реальности, он пытается построить ее из комплексов ощущений, представить ее как логическую конструкцию и т.д. Анализируя познавательный процесс, познавательное отношение субъекта к объекту, он игнорирует объект и его воздействие на субъект, пытаясь описать процесс познания лишь с субъективной стороны.

В данном случае Витгенштейн, а за ним и неопозитивисты, замыкаются в границах языка как единственной непосредственно доступной реальности. Мир выступает для них лишь как эмпирическое содержание того, что мы о нем говорим. Его структура определяется структурой языка, и если мы можем как-то признать мир независимым от нашей воли, от нашего языка, то лишь как нечто невыразимое, мистическое.

Противоречивость витгенштейнового «Трактата» объясняется не только личной непоследовательностью автора, но его неумением свести концы с концами. Она объясняется принципиальной неосуществимостью поставленной им задачей. Витгенштейн пытался окончательно разрешить все философские вопросы. В этом замысле не было ничего нового, так как подавляющее большинство философов пыталось сделать то же самое. Новое состояло в средствах решения этой задачи. Средства же эти были в значительной мере формальными. Витгенштейн попытался как бы формализовать процесс философствования, точно определить, что и как она может сделать. При этом оказалось, что ему самому пришлось делать то, что, по строгому смыслу его слов, делать никак нельзя, что сам же он категорически запрещал.

Оказалось далее, что философская проблема языка не умещается в те рамки, в те пределы, которыми он ограничил сферу компетенции философии. Поэтому ему все время пришлось переступать границы формализации, расширять область философии за дозволенные пределы.

Солипсистские выводы, к которым пришел логический атомизм Витгенштейна, были одной из причин того, почему доктрина логического атомизма была отвергнута логическими позитивистами. Другая причина его неудачи была связана с изменением взгляда на логику.

Логический атомизм был создан применительно к логике Principia Mathematica, которая во втором десятилетии казалась наиболее современной логической системой. Но уже в 20-е годы стало ясно, что эта логика далеко не единственно возможная.

Хотя Рассел пытался защищать логический атомизм, эта доктрина не могла сохраниться. В конце концов отказался от нее и сам Витгенштейн. Но основные идеи его трактата - за вычетом логического атомизма - послужили источником логического позитивизма «Венского кружка».

с параллельным философско-семиотическим комментарием Вадима Руднева

3 Логической Картиной Фактов является Мысль.

Мысль (Gedanke) для Витгенштейна имеет объективизированный антипсихологический характер и принципиально соотнесена с Пропозицией. Строго говоря, мысль - это и есть Пропозиция (ср. тезис 4: Мысль - это Пропозиция, обладающая Смыслом). Обладая той же Логической Формой, что и Факт, она изоморфна Факту. Существует легенда, рассказанная несколько по-разному Н. Малкольмом и Г. фон Вригтом, о том, как Витгенштейн уже в Кембридже пересмотрел идею Логической Формы как потенциального изоморфизма между Картиной, Мыслью, Пропозицией и Фактом: “Витгенштейн и преподаватель экономики в Кембридже П. Сраффа подолгу обсуждали между собой идеи “Трактата”. Однажды (кажется, они ехали в поезде), когда Витгенштейн настаивал, что пропозиция и то, что она описывает, должны иметь одинаковую “логическую форму”, характеризоваться одинаковой “логической сложностью”, Сраффа сделал жест, знакомый неаполитанцам и означающий что-то вроде отвращения или презрения: он прикоснулся к месту под подбородком наружной стороной кончиков пальцев и спросил: “А какая логическая форма у этого?” Вопрос Сраффы породил у Витгенштейна чувство, что абсурдно настаивать на том, будто бы пропозиция и то, что она описывает, должны иметь ту же самую “форму”. Это разрушило власть над его же собственной теорией о том, что Пропозиция на самом деле должна быть “картиной реальности, которую она описывает” [Людвиг Витгенштейн 1994: 71 ].

3.001 “Положение Вещей мыслимо” означает: мы можем создать его Картину.

Таким образом, мышление, по Витгенштейну, равносильно моделированию Логических Картин, так как Картина содержит в себе Возможность той Ситуации, которую она изображает (см. 2.203).

3.01 Совокупностью всех истинных Мыслей является Картина Мира.

В отличие от Вайсгербера, для которого Weltbild - это обыкновенная научная метафора, Витгенштейн действительно представляет себе Картину Мира как огромное полотно, элементами которого являются все истинные Пропозиции. Конечно, возможность построения такой Картины является чисто умозрительной, так как, во-первых, невозможно установить даже для большей части высказанных мыслей, являются ли они истинными или ложными (ср. [Даммит 1987] ), и, во-вторых, невозможно чисто технически одномоментно описать все истинные мысли. Если же представлять себе этот процесс реально во времени, тогда он приведет к бесконечному регрессу, так как, пока одни мысли будут регистрироваться как истинные, другие, уже зарегистрированные, могут стать ложными, и наоборот. Наконец, последний и самый сложный вопрос. Даже если обойти трудности, перечисленные выше, то остается неясным, включать ли в Картину Мира мысли, выраженные в художественной литературе вымышленными персонажами. Этот вопрос в свою очередь порождает проблему, считать ли Мир, в котором мы живем, действительным в строгом смысле слова или множеством возможных миров. Во втором случае в его Картину войдут все воображаемые фиктивные пропозиции, но это будет мир без берегов. В первом случае это будет слишком узкий мир (именно так назвал Мир “Трактата” Г. фон Вригт [Вригт 1986 ]). Витгенштейн выбирает первое.

3.02 Мысль содержит Возможность мыслимой ею ситуации. Мыслимое тем самым является Возможным.

Этот тезис является пояснением тезиса 3.001. Мысль определяет не только действительное, но и возможное, то есть не только Факты, но и Ситуации. В этом смысле “носитель” мышления располагает не только возможностью высказать то, как обстоит дело, но и содержит в своем мыслительном аппарате весь арсенал возможных направлений событий или положений дел. Но данный тезис содержит еще одно заявление, которое можно повернуть, так сказать, объективно-идеалистически. “Мыслимое тем самым является Возможным”. Но значит, если можно помыслить, что существуют гномы, ручные тигры (см. [Moore 1959 ]), или золотая гора [Рассел 1996 ], если можно помыслить, что существуют квадратные круги, стало быть, все это возможно в действительности. Вероятно, по Витгенштейну, мысль, что существуют квадратные круги, не является настоящей мыслью, так же как предложение “Глокая куздра бодланула бокра” не является пропозицией, так как они не удовлетворяют критерию осмысленности . Но критерии осмысленности - это очень скользкая вещь. В 1950-е годы Хомский приводил в качестве совершенно бессмысленного высказывание “Бесцветные зеленые идеи яростно спят”, а спустя 20 лет Р. О. Якобсон показал, что это предложение можно прочесть как вполне осмысленное (см. [Putnam 1975 ]). Как найти выход из этого мейнонгианства, Витгенштейн в отличие от Рассела с его теорией дескрипций не говорит.

3.03 Мы не можем помыслить ничего нелогического, поскольку иначе мы должны были бы мыслить нелогически.

Кажется, что это суждение содержит в себе парадокс, так как оно противоречит обыденным речевым установкам, то есть таким выражениям, как “это нелогично”, “в твоих рассуждениях нет логики” и т. п. По мысли Витгенштейна, Логика пронизывает Мир, и границы Мира проходят по границам Логики. Логическая ошибка в рассуждении о чем-либо покоится не на отсутствии Логики, а не ее неверном использовании, она не вне Логики. Так же, как человек может заблудиться, сбиться с пути, но это не значит, что правильного, истинного пути объективно не существует. Его можно найти, точно так же, как можно найти логическую ошибку, которая совершается не вопреки Логике, а в результате неверного следования ей.

3.031 Когда-то было сказано, что Бог может создать все: но только не то, что противоречило бы законам Логики. Именно о таком “нелогическом” Мире мы не могли бы ничего сказать, как он выглядит.

Витгенштейн исходит из предпосылки, что Логика одна. В конце ХХ века, конечно, можно сказать, что это неверно. Существует целый ряд сводимых и несводимых друг к другу многозначных паранепротиворечивых модальных и интенсиональных логик, которые значительно отличаются друг от друга по системе аксиом и выводу. См., например, [Семантика модальных и интенсиональных логик 1979, Зиновьев 1960 ]. Говоря в терминах семантики возможных миров, положение Витгенштейна о том, что нельзя сказать о нелогическом мире, как он выглядит, равносильно высказыванию о том, что не существует невозможных возможных миров. Я. Хинтикка в статье “В защиту невозможных возможных миров” показал, что это не так [Хинтикка 1980 ].

Кроме того, с ортодоксальной христианской точки зрения Бог всегда выше Логики и создает ее вместе с миром. С историко-антропологической точки зрения современному логическому мышлению предшествует мифологическое, в котором нет логики в витгенштейновском смысле слова [Леви-Брюль 1994, Лосев 1980 ]. Витгенштейн, впрочем, с последним тезисом в его фрезеровском варианте был категорически не согласен (см. его «Заметки о “Золотой ветви” Фрезера» [Витгенштейн 1989 b ]). Наконец, идеи поздних постпсихоаналитиков К. Г. Юнга, Д. Бома, С. Грофа говорят о возможностях другого, внелогического постижения реальности [Гроф 1992 ]. Конечно, нельзя сказать, что все эти идеи опровергают мысль Витгенштейна, потому что в определенном смысле Витгенштейн вообще не говорит о человеческом сознании не только в психологическом, но и в философском смысле. Его позиция в “Трактате” вообще антименталистская. В поздних работах Витгенштейн от такой позиции отказывается. В них сознание, хотя и на свой лад, его интересует, в каком-то смысле даже в первую очередь.

3.032 Представить в речи нечто “противоречащее Логике” так же маловероятно, как представить в геометрии посредством ее координат фигуру, противоречащую законам пространства, или дать координаты точки, которой не существует.

3.0321 Скорее, мы могли бы представить пространственное Положение Вещей, противоречащее законам физики, но никак не законам геометрии.

Таким образом, получается, что законы Логики (и геометрии) более фундаментальны, чем законы физики. Можно представить себе в качестве теоретической возможности, что предметы падают вверх, а не вниз, или человека с львиной головой (ср. рассуждения Витгенштейна о том, что такое чудо, в “Лекции об этике” 1929 года [Витгенштейн 1989а ]), но представить себе, что А равно не-А или что из А не следует не не-А, нельзя. На возможные возражения, что такие нарушения логики имеют место в сновидениях или в иных измененных состояниях сознания, Витгенштейн, вероятно, ответил бы, что такие положения вещей не являются “мыслимыми” (denkbar), то есть не могут быть адекватно переданы в виде последовательности Пропозиций так, чтобы при этом подобные нарушения законов Логики сохранились. Когда человек, рассказывая сон, говорит: “Это была одновременно моя мать и моя бабушка”, он пользуется обычным языком Логики, и данное высказывание будет, к примеру, означать: “Я отождествлял этот объект то с матерью, то с бабушкой”. Сказать, что он отождествлял этот объект с матерью и бабушкой одновременно, не имеет смысла, так как понятие времени не имеет к сновидению никакого отношения [Малкольм 1993 ].

3.04 Некой правильной Мыслью была бы та, чья Истинность обусловливалась бы ее Возможностью.

3.05 Только тогда мы могли бы знать a priori, что Мысль является истинной, когда ее Истинность могла бы быть познана из самой Мысли (при отсутствии объекта сравнения).

Здесь ключевым словом представляется слово “Возможность”. Возможность Мысли обеспечивает ее Истинность. Возможность - слово, которое определяет понятие Логической Формы как Возможности обладания определенной Структурой. Если, исходя из одной лишь Логической Формы, можно было бы сказать, что Мысль является истинной, то такая Мысль была бы правильной a priori. Здесь речь может идти только о логических истинах, которые, как будет видно ниже, Витгенштейн ставит очень невысоко. Возможность (= Логическая Форма) предоставляет Мысли выбор быть как истинной, так и ложной, что проясняется при сопоставлении Мысли с Реальностью.

3.1 В Пропозиции Мысль проявляет себя как чувственно воспринимаемая.

3.11 Мы используем в Пропозиции чувственно-воспринимаемые Знаки (звуковые или письменные) в качестве Проекции возможной Ситуации.

Проекционный метод представляет собой продумывание Смысла Пропозиции. С этих разделов начинается изложение своеобразной семиотики Витгенштейна. Предложение (Пропозиция) - это знаковое (то есть имеющее план выражения - “чувственно воспринимаемое”) оформление Мысли. Здесь также впервые заходит речь о Проекции, хотя в действительности имплицитно об этом говорилось раньше в связи с идеей отображения как механизма соотнесения Картины с Фактом или Ситуацией. Знак - наиболее общепринятая Картина Мысли. Знаки, используемые в Пропозиции, - имена, выражения, - являются коррелятами Предметов и Положений Вещей.

Так, например, в Пропозиции “Земля круглая” знак “Земля” соединяется со знаком “быть круглым”, что является Проекцией того Факта (или возможной Ситуации), что Земля является круглой. Другим знаковым “проектом” того, что Земля является круглой, может служить глобус как логическая Картина (модель) Земли.

3.12 Знак, при помощи которого мы проявляем Мысль, я называю Пропозициональным знаком. И Пропозиция это Пропозициональный Знак в его проективном отношении к Миру.

Здесь и далее, где это представляется возможным, глагол ausdruecken и производное от него существительное Ausdruck мы переводим как “проявлять” и “проявление”, а не “выражать” и “выражение” как в предыдущих переводах. Этим достигается, во-первых, рассогласование с понятием “выражение” в значении “сочетание слов”, “суждение” и, во-вторых, бóльшая выразительность этого чрезвычайно важного для Витгенштейна термина: Мысль существует как будто в непроявленном, скрытом, потенциальном виде; Пропозициональный Знак проявляет, раскрывает, актуализирует Мысль, делает ее зримой, “чувственновоспринимаемой” (последнее роднит систему витгенштейновских взглядов со средневековым трактатом Анандавардханы “Дхваньялока”, где речь также идет о проявленном и непроявленном смысле [Анандавардхана 1976 ]).

Термины Пропозиция (Satz) и Пропозициональный Знак (Satzsache) соотносятся у Витгенштейна примерно так же, как в русской лингвистической традиции соотносятся термины “высказывание” и “предложение”. Высказывание (Пропозиция) - это предложение (Пропозициональный Знак) в данном конкретном употреблении.

3.12 Знак, при помощи которого мы проявляем Мысль, я называю Пропозициональным Знаком. И Пропозиция - это Пропозициональный знак в его проективном отношении к Миру; предложение (Пропозициональный Знак) - это совокупность всех существующих и возможных употреблений данного высказывания (Пропозиция).

3.13 Пропозиции принадлежит то, что принадлежит Проекции; но не проецируемое.

Стало быть, Возможность проецируемого, но не оно само.

Стало быть, в Пропозиции не содержится ее Смысл, скорее, Возможность его проявления.

В Пропозиции содержится Форма ее Смысла, но не его содержание.

Проецируемое - это область денотатов: Предметы, Положения Вещей, Ситуации и Факты. Они не принадлежат Пропозиции. Ей принадлежит то, что принадлежит проекции, то есть область Знаков: Имена и Свойства или отношения, Элементарные Пропозиции и Пропозиции. Общей у проекции и проецируемого является Логическая Форма, в частности Форма Смысла, то есть то, каким способом проецируемое отображается в проекции. Пропозиция содержит Форму Смысла, а не сам Смысл, то есть Возможность при помощи изоморфного отображения стать Картиной того или иного фрагмента Реальности; Пропозиция содержит потенциальность Смысла.

3.14 Суть Пропозиционального Знака заключается в том, что его элементы, слова, соединяются в нем определенным образом.

Пропозициональный Знак - это некий Факт.

Здесь налицо мотивный параллелизм с разделом 2.03, где говорится о том, что в Положении Вещей Предметы соединены подобно звеньям цепи.

Пропозиция, так же как и Картина (опять-таки мотивное варьирование 2.142), является Фактом, то есть не потенциальным, возможным, а действительным, актуальным элементом Реальности.

Суть этой “фактуальности” Пропозиционального Знака состоит в том, что в нем имеет место соединение между собой определенных знаковых элементов, причем не произвольное конгломеративное, а структурное (синтаксическое) соединение. Это соединение, эта структура, и является Фактом, вне зависимости от того, выражает ли она действительное положение дел или только возможное.

Например, если мы скажем, что у всех марсиан квадратные глаза, и при этом мы никогда не видели ни одного марсианина, и, возможно, что они вообще не существуют, а если они существуют, то квадратность их глаз не подтверждается, все равно конструкция

" (M) (M(a) a (a(k)),

где " - квантор всеобщности, M - множество марсиан, a - обладание глазом, K - быть квадратным, будет оставаться Фактом. Фактом является не содержание того, что у всех марсиан квадратные глаза. Фактом является то, что Пропозициональный Знак “У всех марсиан квадратные глаза” утверждает то же, что " (M) M (a) a (a) (k)).

3.141 Пропозиция ни в коей мере не является словесным конгломератом.

(Так музыкальная тема не является конгломератом звуков.)

Пропозиция является четко артикулируемой.

Здесь подчеркивается структурный характер связи между элементами Пропозиции. Как в предложении должен быть субъект и предикат, так в музыкальной теме должны быть тоника, доминанта и субдоминанта. Как музыкальная тема - это определенная иерархия звуков и мотивов, так в предложении имеет место иерархия языковых знаков - имен и словосочетаний. Суть структурности, артикулированности Пропозиции состоит в наличии иерархии, в подчинении одних элементов другим. Суть хаоса, конгломерата, невразумительности - в неупорядоченном равноправии всех элементов.

3.143 То, что Пропозициональный Знак является Фактом, завуалировано обычным проявлением его как письменного или печатного. Поскольку, например, в напечатанной Пропозиции Пропозициональный Знак не отличается существенно от слова.

(Возможно, поэтому Фреге называл Пропозицию составным Знаком.)

3.1431 Сущность Пропозиционального Знака существенно прояснится, если мы будем думать о нем как о составленном не из написанного, а из пространственных Предметов (столов, стульев, книг).

Мы уже приводили пример, в соответствии с которым тот факт, что Земля круглая, можно продемонстрировать в виде глобуса. Мы пользуемся словами как наиболее экономным способом выражения мыслей, что и вуалирует статус мысли как Факта. Когда у Свифта на острове Лапута вместо слов пользовались вещами, которые вынимали из мешка по мере надобности, это было гораздо менее экономно, но зато не создавалось впечатления, что коммуникация - это нечто эфемерное.

Предложение может быть не только аналогичным слову, оно может быть формально неотличимым от слова, то есть состоять формально из одного слова и даже из одной буквы, как в знаменитом лингвистическом примере, как два римлянина поспорили о том, кто из них скажет самое короткое предложение. Первый сказал: “Eo rus” (Я поеду в деревню). Другой ответил: “I” (Поезжай) (I - императив от глагола “идти”- Eo, ei, itum, ire; пример приводится в учебнике А. А. Реформатского “Введение в языкознание”). Фреге считал Пропозицию сложным именем, имеющим два значения - истина и ложь. Для Витгенштейна такое понимание неприемлемо, так как Мир для него состоит из Фактов, а не вещей, поэтому Пропозиция является коррелятом Факта.

3.1432 Не “комплексный Знак ‘a R b’ означает, что a находится в каком-то отношении к b”, скорее, то, что “a” находится в определенном отношении к “b”, означает, что a R b.

Этот раздел считается одним из наиболее трудных для понимания, и практически его так или иначе затрагивают все комментаторы “Трактата”.

Витгенштейн говорит: Не комплексный знак “Луна меньше Земли” (например) означает, что Луна находится в каком-то отношении к Земле, скорее, то, что Луна находится в каком-то отношении к Земле, означает, что “Луна меньше Земли”. Здесь смысл в том, что первичными являются простые символы: Луна, Земля, меньше чем, - а сложная Пропозиция (Пропозициональный Знак) является функцией от Смысла этих простых Знаков: потому что простые Знаки неизменны - они составляют субстанцию Мира, а сложные - изменчивы. Пропозиция ‘a R b’ производна от составляющих ее элементов, в частности, потому, что она может быть ложной, и истинным будет противоположное положение дел, выражающееся формулой ‘b R a’ (Земля меньше Луны). Значение Пропозиции будет изменено на противоположное, но все простые Символы останутся прежними.

3.144 Ситуации можно описать, но не назвать.
(Имена походят на точки, Пропозиции на стрелки, они обладают Смыслом.)

Имя и Пропозиция для Витгенштейна различаются принципиальным образом. Имя может только называть, именовать, и поэтому у имени самого по себе нет Смысла, оно лишь указывает на предмет. За пределами витгенштейновской семантики последнее справедливо лишь для имен собственных. Так, у имени Сократ нет смысла, оно просто указывает на человека, которого оно таким образом выделяет. Поэтому подлинное Имя является логически простым, соответственно обозначая логически простой Предмет. По Витгенштейну, Имя нельзя определить, оно является исходной сущностью и не обозначает никаких свойств. За пределами витгенштейновской семантики для обыкновенных имен существительных это, разумеется, не так. Значения имен существительных (нарицательных) определяются в словарях и в обыденном общении. Но для Витгенштейна имя вроде “стул” приобретает значение только в Пропозиции (так же как Предмет реально существует лишь в Положении Вещей - 2.0121). Словарный “стул” есть лишь некая абстракция. Следуя логике Витгенштейна, когда мы говорим “Он сидел на стуле”, всегда следует представлять некий конкретный стул так, чтобы он стал неопределяемым именем, практически собственным именем, стулом А. Как в кинотеатре, где каждый стул задан координатами места и ряда. Стул на пересечении этих координат действительно предстает точкой, лишенной собственного смысла, но лишь указывающей на определенную позицию в логическом пространстве. Стул - это чистая номинация, отсутствие смысла, точка. “Он сидит на стуле” - это дескрипция, наличие смысла, стрелка. Хотя, конечно, можно сказать: “Дай мне стул“ или “Где же ваш стул?”, и это не будет, строго говоря, дескрипцией, описанием Положения Вещей (о логике императивов и о соотношении дескриптивного и модального в модальных высказываниях см. [Ross 1941, Хилпинен 1986, Stenius 1960, Руднев 1996 ]), однако в “Трактате” рассматриваются более простые отношения между Миром и языком, в каком-то смысле частный случай этих отношений. По свидетельству госпожи Энком, поздний Витгенштейн говорил о “Трактате”, как о часах, которые идут имманентно правильно, но показывают неправильное время: “Витгенштейн часто говорил, что в Трактате не все неправильно: он похож не на сумку, полную хлама, а, скорее, на часы, но такие часы, которые не скажут вам правильное время” [Anscombe 1960: 78 ].

3.2 В Пропозиции Мысль может быть проявлена так, что Предметам Мысли будут соответствовать элементы Пропозиционального Знака.

3.201 Эти элементы я называю “простыми Знаками”, а такую Пропозицию “полностью проанализированной”.

Здесь главная “музыкальная тема” “Трактата” получает свое предварительное завершение. Как Факт (или Ситуация), состоит из Положений Вещей, а Положение Вещей из Простых Предметов, так Мысль=Пропозиция изоморфна Факту (или Ситуации), а “простые Знаки” - (Имена) - простым Предметам.

3.202 Простые Знаки, использующиеся в Пропозиции, называются Именами.

3.203 Имя обозначает Предмет. Предмет является его значением. (“А” тот же самый Знак, что “А”).

Глагол bedeuten и отглагольное существительное Bedeutung, начиная с ключевой статьи Г. Фреге “Ueber Sinn und Bedeutung” [Фреге 1997 ], обозначают денотат, референт - в противоположность термину Sinn (Смысл), означающему (у Фреге) способ реализации денотата в знаке. Пример Фреге: Утренняя звезда и Вечерняя звезда имеют один денотат, но два разных смысла. По Витгенштейну, имя имеет только денотат (точнее, указывает на референт), но лишено Смысла. Смысл Витгенштейн понимает несколько по-другому, чем Фреге, как Возможность осмысленного употребления. Поэтому Смыслом обладает для него только Пропозиция.

В последнем предложении этого раздела, взятом в скобки, кажется, что Витгенштейн просто выражает фундаментальный для логики закон рефлексивности: А равно А. Но тогда его высказывание было бы пустой тавтологией. По-видимому, Витгенштейн здесь хочет подчеркнуть, что каждый раз, когда знак “А” появляется перед нашим (мысленным) взором, он обозначает один и тот же Предмет. То есть если мы договоримся, что знак А будет обозначать Луну, то он всегда будет обозначать Луну и только Луну. Преимущества Знака перед объектом в том, что Знак не уникален. А-А-А-А - каждый раз могут обозначать один и тот же предмет, хотя в материальном смысле каждое из этих “А” - другое. Со Знаками легче манипулировать, чем с предметами, их не надо нести за собой в мешке. Предмет может быть тождествен только самому себе. Знаков может быть много, и каждый из них (если он обозначает один и тот же Предмет) тождествен другим таким же Знакам. Таким образом, Витгенштейн формулирует идею тождества не Предметов, а Знаков, заключающуюся в том, что, заменяя Предметы, Знаки уравниваются между собой в любой из своих экземплификаций. В этом смысл, в частности, витгенштейновского противопоставления Пропозиционального Знака (Satzsache, пропозиционального инварианта) и Пропозиции (Satz, конкретного знакового варианта).

3.21 Конфигурация простых Знаков в Пропозициональном Знаке соответствует конфигурации предметов в Ситуации.

Здесь развивается идея изоморфного отображения языком реальности, которую можно схематически изобразить так:

3.22 Имя в Пропозиции заменяет Предмет.

Одно из утверждений Витгенштейна, которое может показаться трюизмом, если не рассматривать его в контексте всего “Трактата”. Действительно, что может быть более элементарным, чем семиотическое утверждение о том, что имя заменяет предмет. Это аксиома любой семиотической теории. Но, во-первых, здесь важен лейтмотивный изоморфизм. Предмет является простым (2.02), стало быть, заменен он может быть простым же Знаком. Это ведет за собой ассоциацию, в соответствии с которой как Предметы образуют субстанцию Мира, так Имена (в отличие от Пропозиций) образуют субстанцию языка (в явном виде эта мысль не выражена). И далее, если простое Имя заменяет Предмет, то сочетание простых имен, еще не введенное в терминологический обиход - Элементарная Пропозиция, - заменяет Положение Вещей, и, наконец, Пропозиция заменяет Ситуацию и Факт. Таким образом, в одной, кажущейся трюизмом фразе конденсируется сразу несколько линий “Трактата”.

3.221 Предметы я могу лишь называть. Они заменяются Знаками. Я могу лишь говорить о них, но я не могу проявлять их.

Пропозиция может лишь сказать то, как существует вещь, но не что она такое.

Осуществляя развитие мистической (незнаковой) стороны своей доктрины, Витгенштейн говорит: можно сказать о Предмете, как он соотносится с другими Предметами (Луна меньше Земли) или каков он (Земля круглая). Но язык не может проникнуть в суть вещей. А поскольку мышление ограничено языком, то человек не может представить в знаковом воплощении суть вещи в принципе. По сути, это обоснование кантовской идеи средствами и в контексте лингвистической философии. Именно с этого параграфа начинается своеобразное развенчание Витгенштейном предшествующей философии, основная ошибка которой, по его мнению, заключается в том, что она стремилась постичь при помощи языка суть вещей, не замечая того, что просто продолжает употребление языка без всякой связи с сутью вещей.

3.23 Требование Возможности простых Знаков - это требование точности Смыслов.

Возможность простых Знаков, то есть Имен, называющих Предметы, и Элементарных Пропозиций, описывающих Положения Вещей, необходима с семантической точки зрения. Имя однозначно именует предмет. Имена, группируясь в особые структуры - Пропозиции, - формируют Смысл. Чтобы Смысл был точен, необходимы неразложимые смысловые атомы. Может показаться, что Витгенштейн противоречит себе, ведь, в соответствии с его взглядами, имена не обладают сами по себе Смыслом, а лишь являются однозначным указанием значений. Но именно это однозначное указание значений имен, соответствующее неизменности их денотатов (Вещей), является гарантом того, что Смысл Пропозиции будет адекватно передавать Положение Вещей или Ситуацию.

3.24 Пропозиция, описывающая комплекс, состоит во внутренней связи с Пропозицией, описывающей компоненты этого комплекса.

Комплекс может быть дан лишь посредством Описания, а оно будет либо верным, либо неверным. Пропозиция, где речь идет о комплексе, который не существует, не бессмысленна, но попросту ложна. То, что элемент Пропозиции означает комплекс, можно видеть из той неопределенности, каковая бывает в Пропозиции, в которой он встречается. Мы знаем, что в этой Пропозиции еще не все определено.

(Универсальные объяснения содержат в себе некую Протокартину.)

Объединение символов некоего комплекса в один простой Символ может быть проявлено посредством дефиниции.

Комплекс - словосочетание, состоящее из нескольких имен, или слово, не являющееся в логико-семантическом смысле простым, то есть значением которого является логически сложный объект; либо Пропозиция, состоящая из элементарных пропозиций. В противоположность простому Знаку, который только именует, называет предмет, комплекс описывает его. Описание может быть верным или неверным, а в случае Пропозиций истинным или ложным. Называние вроде бы тоже может быть верным или неверным. Но называние как речевой акт представляет собой Пропозицию (“Этот Предмет называется так-то и так-то”). И мы можем ошибиться, назвав крупный абрикос персиком, но сами имена абрикос и персик не имеют к этому отношения. Это Пропозиция может быть верной или неверной. Имя не может быть верным или неверным, это лишь называние, как Пропозиция, может быть таковым.

Пропозицию, в которой речь идет о несуществующем комплексе (Нынешний король Франции лыс), Витгенштейн считает не бессмысленной (как [Рассел 1996 ]), а ложной. То есть тем самым истинным должно быть отрицание этой Пропозиции. “Не верно, что ‘Нынешний король Франции лыс’”. Если это отрицание понимать de dicto, то оно действительно соответствует истине. То есть неверно, что Пропозиция “Нынешний король Франции лыс” истинна. (Если понимать отрицание de re, то оно не соответствует действительности: “Неверно, что существующий король во Франции лыс” (то есть верно, что он не лыс”, тогда как его вообще не существует); (ср. полемику Стросона с Расселом [Стросон 1981 ]). Интереснее другое. Как и Фреге, Витгенштейна не интересует огромный пласт в речевой деятельности - вымышленные дискурсы. Между тем с логико-философской точки зрения проблема таких высказываний является нетривиальной. Как всякий сильный модальный контекст, контекст предложений типа “Шерлок Холмс жил на Бейкер-стрит” зависит в плане своей истинности или ложности от модальной пресуппозиции. Так, если иметь в виду модальную пресуппозицию (или оператор) “В рассказах Конан Дойла”, то эта фраза о Шерлоке Холмсе становится скорее истинной, чем ложной или бессмысленной [Woods 1974, Lewis 1983 ]. (Пропозиция о французском короле теряет свою логическую валентность только после падения монархии во Франции, то есть обусловлена временной модальностью [ Prior 1967 ]).

3.25 Существует один и только один полный анализ Пропозиции.

“Полный анализ Пропозиции” означает вычленение из нее Элементарных Пропозиций и разложение последних на простые Имена. Например, дано предложение “Луна меньше Земли, при этом оба этих небесных тела одинаково круглые, и Луна, кроме того, вращается вокруг Земли”. Это комплексное предложение вначале делится на четыре простых (строго говоря, это не будут Элементарные предложения, но, строго говоря, элементарные предложения - это такие же формально-идеальные сущности, как простые Предметы): “Луна меньше Земли” (a R b), “Луна круглая” (a K), “Земля круглая” (b K) и “Луна вращается вокруг Земли” (a S b), где S будет означать отношение “вращение вокруг” - транзитивное и асимметричное. Тогда это комплексное предложение можно представить в виде конъюнкции простых (функционально Элементарных):

(a R b) & (a K) & (b K) & (a S b)

Это и будет полным анализом Пропозиции, который будет выражать Факт (или Ситуацию), которую можно изобразить в виде “Картины”


Этот Факт (Ситуация) состоит из четырех Положений Вещей:

В первом случае не говорится о форме Луны и Земли, поэтому мы условно изображаем их расплывчатыми пятнами - это простые Предметы, о которых известно только, что один больше другого: пока они “никакой формы”. Во втором и третьем случае не говорится о размере Земли и Луны, поэтому мы условно изображаем их одинаковыми - они пока как будто “никакого” размера. В четвертом случае не даны ни форма, ни размеры Предметов, а указан только факт вращения, поэтому мы условно изображаем их в виде точек.

3.251 Пропозиция проявляет себя точным, ясно выраженным способом. Пропозиция является артикулированной.

Как всегда можно сказать, из скольких Положений Вещей состоит Факт или Ситуация, так же всегда можно сказать, из скольких Элементарных Пропозиций состоит Пропозиция. Так же всегда должно быть точно выражено, из скольких Имен состоит Элементарная Пропозиция, что будет соответствовать числу Предметов, входящих в соответствующем Положение Вещей.

3.26 Имя не может быть расчленено никакой дефиницией: оно - некий Протознак.

3.261 Каждый знак, являющийся определенным, указывает на те Знаки, посредством которых определен; дефиниции указывает лишь способ.

Два Знака: Протознак и Знак, определенный через Протознак, - не могут обозначаться одним и тем же способом. Имена не могут быть расчленены посредством дефиниций. Как и любой другой Знак, сам по себе обладающий Значением.

Это утверждение чрезвычайно важно для Витгенштейна. Ведь если Имя можно было бы расчленить при помощи дескрипции, то тогда оно бы уже не было простым и не отличалось бы от комплексного Знака. Комплекс можно расчленить посредством дефиниции. Например, “Планета - это такое небесное тело, которое...”. Простое имя, которому в обычном языке более или менее соответствует имя собственное, не поддается определению через общий род и специфическое отличие. Например, нельзя сказать, что Людвиг - это человек, который обладает такими-то свойствами. Собственное имя просто указывает на объект, оно обладает Значением (Bedeutung), но не Смыслом (Sinn). В обыденной речевой деятельности нарицательные имена не являются простыми именами в витгенштейновском смысле. И хотя каждый данный стул или диван является простым в логическом смысле (вернее, может быть рассмотрен как простой в логическом смысле) предметом, слово “стул” или “диван” не является простым Знаком, так как оно означает класс стульев или диванов и эти классы можно определить через общий род и специфическое отличие. Можно обозначить каждый данный стул, стоящий в конкретной комнате в конкретном доме на конкретной улице. Но это неэкономный способ обозначения. Обычно мы пользуемся дейктическими словами “этот стул”, “тот диван” и добавляем к этому остенсию - указательный жест. Но если мы условимся обозначать некий конкретный стул именем собственным (например, у меня есть любимый стул, на котором я всегда сижу, и я называю его Людвиг), то тогда он станет в определенном смысле простым знаком. Когда предмет получает собственное имя, он становится уникальным и выпадает из класса таких же предметов. Он становится Стулом с большой буквы. Как показали Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский, приписывание нарицательному имени черт имени собственного есть важная черта мифологического мышления [Лотман-Успенский 1973 ]. Мир “Трактата”, построенный на тотальном изоморфизме, обладает некоторыми чертами мифологического мира, что будет показано ниже при анализе раздела 4.014.

3.262 То, что нельзя проявить в Знаке, обнаруживается в его употреблении. То, что проглатывают Знаки, проговаривает их употребление.

Имя (простой Знак) лишено Смысла, оно обладает только референцией (Bedeutung). Но стоит Имени появиться в Пропозиции, в конкретном употреблении, как Смысл его как бы проговаривается наружу. Имя “стул” просто указывает на стул, но, появившись в пропозиции “Он сидел на стуле”, имя раскрывает свой Смысл, имплицитно заложенный в нем. В имени, таким образом, заложена Возможность Смысла (то есть Имя не вовсе бессмысленно), который актуализируется при употреблении в конкретной Пропозиции. Данный раздел в свернутом виде уже содержит семантическую теорию, разработанную Витгенштейном в “Философских исследованиях”, в соответствии с которой значение слова и есть его употребление (для позднего Витгенштейна понятия значения и смысла сливаются) [Wittgenstein 1967: § 43 ].

3.263 Значения Протознаков могут быть даны посредством объяснения. Объяснения являются Пропозициями, содержащими Протознаки. Стало быть, они могут быть поняты, лишь когда Значения этих Знаков уже известны.

Это очередной витгенштейновский парадокс, который действительно имеет место в лексикографической практике. Значение Имени объясняется при помощи Пропозиции. Например, “Вальтер Скотт - английский писатель, автор таких-то романов”. Но значение выражения “английский писатель”, являющееся совокупностью простых Знаков, должно быть уже известно, чтобы при помощи него можно было объяснить значение Знака “Вальтер Скотт”. Отсюда следует необходимость неких первичных Протознаков, значения которых должны быть аксиоматически заданы и не должны зависеть от значений других Знаков. Эту программу под влиянием взглядов раннего и позднего Витгенштейна эмпирически разработала Анна Вежбицка, выделившая в английском языке полтора десятка “семантических примитивов”, не производных ни от каких других слов и производящих значения всех остальных слов [Wierzbickа 1972 ].

3.3 Лишь Пропозиция обладает Смыслом, лишь в целокупности Пропозиций Имя приобретает Значение.

Мотивное повторение-варьирование 3.142 (Только Факты могут выражать Смысл; класс Имен этого не может). То, что Пропозиция обладает Смыслом (которым является выражаемое ею суждение независимо от его истинности или ложности), а Имя им не обладает, уже ясно из предшествующих разделов. Здесь же Витгенштейн утверждает, что и значение (Bedeutung) имя имеет только в Пропозиции. Но и в 3.22 говорится не просто, что Имя заменяет Предмет, но что Имя в Пропозиции заменяет Предмет (курсив мой. - В. Р .). Таким образом, не будучи внесено в контекст Пропозиции, утверждает Витгенштейн, Имя не имеет Денотата. Так ли это? Вопрос, поставленный таким образом, вряд ли имеет смысл. Во всяком случае, такое понимание семантики имени полностью соответствует логистической онтологии Витгенштейна, разработанной им в первом параграфе “Трактата”. Как Предмет реально встречается лишь в составе Положения Вещей или Ситуации, так и Имя реально функционирует лишь в составе Пропозиции. И все это соответствует пониманию Мира как совокупности Фактов (а не Вещей), отражением которого является язык (или речевая деятельность) как совокупность Пропозиций (а не Имен).

3.31 Каждую часть Пропозиции, которая характеризует ее Смысл, я называю ее Проявлением (Символом).

Пропозиция сама по себе является Проявлением.

Проявление - все то, что существенно для Смысла Пропозиции, то, что Пропозиции могут иметь общего друг с другом.

Проявление маркирует Форму и содержание.

Соотношение у Витгенштейна в “Трактате” понятий Символ и Знак такое: Символ - это конкретный Знак, наполненный Смыслом. Символ в этом смысле соответствует термину (в противопоставлении ее Пропозициональному Знаку) Пропозиция. Знак - это материальная сторона и инвариант Символов. В этом смысле Знаку соответствует коррелятивное понятие Пропозициональный Знак. Проявление - это, по сути, не что иное, как символическая запись Логической Формы Пропозиции. Так, если мы условимся, что под a и b будем понимать индивидные термы, а под R - любое отношение между ними, то a R b будет являться логическим Проявлением как Пропозиции “Луна меньше Земли”, так и Пропозиции “Сократ любит Платона”. Именно в этом смысле Проявление - это то, что “Пропозиции могут иметь общего друг с другом”.

Приведенный пример показывает, что понятие Логической Формы и производное от него понятие Проявление Символа соотносятся с будущей трансформационной грамматикой Хомского, и в частности с ее базовой категорией глубинной структуры, которая также является тем, что есть общего у всех Пропозиций [Хомский 1962 ].

3.311 Проявление устанавливает Формы всех Пропозиций, в которых оно может встречаться. Это наиболее общая отличительная черта класса Пропозиций.

Например, если мы имеем два общих класса Пропозиций с отношениями и Пропозиций со свойствами, то эти формальные фундаментальные разграничения устанавливаются при помощи символической записи. Так, если Пропозиции “Луна меньше Земли” и “Сократ любит Платона” будут характеризоваться записью a R b, как Пропозиции с отношением между двумя термами, то такие Пропозиции, как “Земля круглая” или “Сократ лысый”, будут характеризоваться записью S (a), где S - логически одноместное свойство данного объекта a.

3.312 Следовательно, Проявление изображается посредством общей формы Пропозиции, которую оно характеризует. И в этой форме Проявление будет постоянным, а все остальное - переменным.

3.313 Оно поэтому изображается посредством переменной, значением которой является Пропозиция, куда входит содержание данного Проявления.

(В крайнем случае переменная превращается в константу, а Проявление в Пропозицию.)

Я назову такую переменную “Пропозициональной”.

Переменная - это символ, значением которого является некий класс предметов, которые синтаксически подходят под Проявление этого символа. Так, a, b, R и S - переменные. Значением a могут быть Земля, Сократ и т. д. Это так называемая индивидная переменная. Значениями R будут больше, чем, любит и т. д. Это предикативная переменная, значениями которой являются отношения. S - предикативная переменная, значениями которой будут свойства (последние можно трактовать как одноместный случай предикативных отношений). Наиболее общий вид переменной в “Трактате” - пропозициональная переменная, значением которой является вся Пропозиция.

3.314 Проявление приобретает значение только в Пропозиции.

Каждая переменная позволяет интерпретировать себя как Пропозициональную. (Вплоть до переменного Имени.)

Первый тезис этого раздела повторяется уже неоднократно (ср. 3.3; 3.142). Второй тезис может вызвать некоторое затруднение, так как здесь говорится, что любая переменная может в принципе прочитываться как пропозициональная вплоть до индивидной переменной (переменного Имени). Но если Имя, взятое по отдельности, не имеет ни Смысла, ни Значения, то взятая по отдельности переменная, если она, так сказать, хочет быть помысленной, должна превратиться, какой бы она ни была, в пропозициональную. Так, слово “Людвиг”, взятое изолированно, не имеет Значения (денотата, или референта). Но оно может превратиться в предложение. Например, человек протягивает руку и представляется: “Людвиг”. Или когда на человека показывают и говорят: “Людвиг”. Или когда кого-то зовут: “Людвиг!” Или на вопрос: “Кто это сделал?”, следует ответ: “Людвиг”. И если даже в списке всех мужских имен, скажем, принятых в Европе и идущих по алфавиту, мы читаем Людвиг , то это уже предложение. Все эти примеры по своему характеру чрезвычайно близки к тому стилю мышления, который Витгенштейн развил через 30 лет после написания “Трактата” в “Философских исследованиях”, что лишний раз доказывает нерасторжимую связь между этими произведениями.

3.315 Преобразуй мы какую-нибудь составную часть Пропозиции в переменную, тут же отыщется класс Пропозиций, который составит класс значений возникшей таким образом Пропозициональной переменной. Этот класс зависит в целом от того, что мы по условной договоренности будем подразумевать под частью Пропозиции. Но и преобразуй мы все те Знаки, значение которых давалось произвольно, в переменные, будет существовать и такой класс. Однако теперь он будет уже зависеть не от конвенции, а лишь от природы Пропозиции. Будет соотноситься с Логической Формой, некой Логической Протокартиной.

3.316 Какие Значения принимает переменная, должно быть установлено.

Установление Значения и есть переменная.

3.317 Установление Значения Пропозициональной переменной - это указание такой Пропозиции, приметой которой является переменная.

Установление Значений есть дескрипция этих Пропозиций.

И лишь то для установления важно, что оно только описание символов и никак не толкует обозначаемое.

Неважно, как осуществляется дескрипция Пропозиции.

Допустим, у нас есть переменная a R b. Мы устанавливаем, что a и b означают две планеты, а R - отношение между ними. Тем самым мы указываем те Пропозиции, которые могут возникнуть при данном значении переменной, и дать их дескрипцию. При этом мы описываем лишь Символ (план выражения, по терминологии Л. Ельмслева) Пропозиции и ничего не говорим о сфере денотатов, мы не “толкуем обозначаемое”- Луну или Землю, - а лишь устанавливаем смысловые отношения между Символами. То есть когда мы устанавливаем значение переменной a R b и говорим, что ее значением, в частности, будет Пропозиция “Земля больше Луны”, то мы должны помнить, что значением, денотатом переменной является сама Пропозиция “Земля больше Луны”, а не соответствующее ей Положение Вещей в Мире. То есть процедура установления Значения переменной является семантической в каком-то очень узком смысле: это интенсиональная, синтаксическая семантика (а не экстенсиональная, прагматическая). Грубо говоря, все, что мы знаем о Предметах Луна и Земля, исходя из их описания (дескрипции) при помощи переменной a R b, это то, что один из них больше другого. Так, исходя из этого описания, мы не можем установить, что и Луна и Земля являются круглыми или что на одной из них обитают люди. Предложение описывает только то, что оно описывает. Содержатся ли в памяти говорящего другие “аспекты” означаемого, уже другой вопрос, не имеющий к нам прямого отношения.

3.18 Я вижу Пропозицию - вслед за Фреге и Расселом - как функцию содержащихся в ней выражений.

Если мы для примера возьмем простейшую арифметическую функцию Х = 3 + 6, то ее значение (9) будет зависеть от значений входящих в аргумент выражений, то есть, изменив значение хотя бы одного аргументного выражения, скажем, написав вместо 3 “4”, мы получим значение функции вместо 9 “10”. Пропозиция в том смысле является функцией входящих в нее выражений, что Значение пропозиции зависит от значений этих выражений. Например, “Луна меньше Земли” мы можем рассматривать как истинную Пропозицию (имеющую истинностное значение “Истина”). Заменив слово “больше” на “меньше” или поменяв местами слова “Луна” и “Земля”, мы в результате получим ложное предложение. Комментируемое высказывание является важнейшим для одной из центральных частей “Трактата” - пятой, где Пропозиция в целом толкуется как функция истинности элементарных Пропозиций.

3.32 Знак есть нечто чувственно воспринимаемое в Символе.

3.321 Два разных Символа могут, стало быть, обладать одним общим Знаком (письменным, звуковым и т. п.) - они обозначают тогда различным способом.

Знак и Символ для Витгенштейна соотносятся не только как инвариант и вариантное воплощение, но и как, соответственно, план выражения и план содержания. Знак, “значок” для Витгенштейна лишь некая семиотическая этикетка, которой может быть придано какое угодно значение. Подлинный носитель Смысла - это Символ. Отсюда возникает одна из важнейших в “Трактате” тема омонимии Знака и Символа и предполагающийся отсюда мотив устранения этой омонимии. В правильно построенном языке воспринимаемому знаку может быть приписано несколько значений, и одно и то же содержание (Символ) может быть описано при помощи разных Знаков. Например, можно сказать вместо Аристотель - автор древнегреческой “Поэтики”, а вместо Шекспир - творец “Макбета”. Можно назвать Зевса Юпитером, а Венеру Юноной. Утреннюю Звезду - Вечерней Звездой. Но можно и наоборот - одним Знаком обозначить два совершенно различных Символа. Например, Венерой называют и звезду, и древнегреческую богиню любви. В “Мастере и Маргарите” Булгакова обыгрывается тот факт, что под Москвой имеется чебуречная “Ялта”, из чего герои (Римский и Варенуха) делают ложный вывод о розыгрыше со стороны Степы Лиходеева, который на самом деле телеграфировал из города Ялты. Омонимия знака и Символа осознавалась Витгенштейном и его учениками-позитивистами как препятствие на пути построения логически совершенного языка. Ясно, тем не менее, что в реальной речевой деятельности это явление играет важную и в каком-то смысле позитивную роль (см. подробнее [Руднев 1996 ]).

3.322 Можно обозначить два Предмета одним и тем же Знаком, но используя разные методы обозначения, на наличие общего признака это не укажет. Ибо Знак является произвольным. Можно было бы выбрать два совершенно различных Знака, и тогда общность обозначения исчезла бы.

Витгенштейн говорит здесь об арбитрарности (=произвольности) Знака, высказываясь отчасти в духе семиотических идей Ч. Морриса и в противоположность взглядам Ч. С. Пирса-Р. О. Якобсона, считавших, что даже заведомо произвольные знаки тяготеют к иконичности [Якобсон 1983 ]. Знак, по Витгенштейну, таким образом, простая этикетка, ярлык, и даже если обозначить два Предмета одним и тем же знаком, все равно методы обозначения будут разные - обозначаемые Предметы будут входить в разные Положения Вещей и соответственно различными будут отражающие эти Положения Вещей Символы (Элементарные Пропозиции).

3.323 В повседневной речи частенько происходит так, что одно слово обозначается тем или иным образом по-разному - входит в состав разных Символов - или два слова, которые обозначены тем или иным способом по-разному, внешне употребляются в Пропозиции, на первый взгляд, совершенно одинаково.

Так появилось слово “есть”- как связка, как знак равенства и как проявление идеи экзистенции; “существовать” - нетранзитивный глагол, как “идти”; “равно” подобно прилагательному; мы говорим о Нечто, но также и о том, что нечто имеет место.

(В Пропозиции “Зеленое есть зеленое” - где первое слово имя собственное, а второе прилагательное - эти слова имеют не только различные значения, но являются разными Символами.)

Как правило, в европейских языках слово “есть” употребляется одновременно и как связка (между подлежащим и именным сказуемым), и как выражение равенства, и в функции квантора существования (или всеобщности). Например, в предложении “Жизнь есть сон” есть является связкой между существительным-подлежащим жизнь и существительным-сказуемым сон , кроме того, оно является выразителем идеи отождествления жизни и сновидения и, наконец, указывает на то, что это предложение носит универсальный характер, то есть имплицитно содержит в себе функцию квантора всеобщности (подразумевается, что любая жизнь, или жизнь вообще, есть сон).

Пример, приводимый Витгенштейном, “Зеленое есть зеленое”, является еще одной манифестацией поразительной способности Витгенштейна преодолевать кажущиеся противоречия. Совсем недавно (3.203) он утверждал: “А” тот же самый Знак, что “А”. Теперь он говорит, что в предложении “Зеленое есть зеленое” зеленое и зеленое - это два разных Символа. Да, это два разных Символа, но один и тот же Знак (см. 3.321). Витгенштейн хочет сказать, что в определенном смысле в приводимом примере зеленое и зеленое - это омонимы, так как в первом случае это имя собственное (субстантивированное прилагательное), обозначающее цвет, а во втором - его признак, свойство быть зеленым. С синтаксической точки зрения это тоже разные слова. В первом случае зеленое - это подлежащее, во втором - именная часть сказуемого, то есть здесь как раз имеет место то, что Витгенштейн называет в 3.322 “разными методами обозначения”.

3.324 Так с легкостью возникает основательная путаница, которой наполнена вся философия.

По мнению Витгенштейна, именно вследствие неразграничения в языке Знаков и Символов возникают философские идеи. Философы принимают разные Знаки одного Символа за разные Символы или же, наоборот, принимают разные Символы за две знаковые манифестации одного Символа. В результате они выстраивают величественные философские системы, в основе которых лежит то же самое эпистемическое qui pro quo, которое необходимо для построения сюжета в художественном произведении (см. [Руднев 1996 ]). Так Витгенштейн строит свой миф о философии как болезни языка и - в следующем параграфе - провозглашает идею совершенного логического языка как метода выздоровления от философской болезни.

3.325 Чтобы избежать этих заблуждений, мы должны использовать некий знаковый язык, который исключал бы применение одинаковых Знаков по отношению к разным Символам и не применял бы одинаково Знаки, обозначающие по-разному. Этот знаковый язык подчиняется логической грамматике - логическому синтаксису.

(Исчисление понятий у Фреге и Рассела является подобным языком, правда, не исключающим еще всех ошибок.)

Именно благодаря этому разделу, прежде всего, Витгенштейн связывается в сознании историков философии с логическим позитивизмом - направлением в философии, которое стремилось к построению идеального логического языка с тем, чтобы избежать ошибок традиционной философии. Эти идеи разрабатывались после опубликования “Трактата” Венским логическим кружком (председатель М. Шлик), и “Трактат” признавался чем-то вроде Нового Завета для деятелей этого кружка. Правда, те из философов, которые добились наиболее позитивных и значительных результатов в этой области - это, в первую очередь, Р. Карнап, книги которого “Логический синтаксис языка” [Carnap 1936 ] и “Значение и необходимость” [Карнап 1959 ] стали чрезвычайно важными событиями в истории логической семантики, - относились к “Трактату” критически и даже враждебно вследствие его слишком большой интеллектуальной перегруженности, принципиальной невписываемости ни в какие концептуальные философские рамки, а также большого количества противоречий, иногда мнимых и легко снимаемых, но порой достаточно глубоких.

Говоря о Фреге и Расселе, Витгенштейн имеет в виду прежде всего работу Г. Фреге “Исчисление понятий” и “Principia Mathematica” Б. Рассела-А. Н. Уайтхеда, где впервые последовательно стала применяться логическая символика, направленная на то, чтобы сделать логический вывод математически корректным.

3.326 Чтобы распознать Символ в Знаке, необходимо обратить внимание на осмысленное употребление <Знака>.

3.327 Знак вместе со своим логико-синтаксическим применением опосредует также Логическую Форму.

Их этих двух разделов видно, насколько близко Витгенштейн подошел к своему позднему учению о том, что значение слова есть его употребление в речевой деятельности, разработанному в “Филоcофских исследованиях”. Различие лишь в том, что в “Трактате” другие акценты и приоритеты. Здесь для Витгенштейна важно, чтобы каждый раз возможно было снять неопределенность, омонимию между Символом и Знаком. В “Исследованиях” он видит эту неопределенность как наиболее интересное и заслуживающее изучения свойство речевой деятельности.

Когда мы распознаем Символ в Знаке, то есть, собственно, понимаем значение Знака, мы тем самым видим, в какие возможные Положения Вещей (или Ситуации) может входить Предмет, обозначаемый этим Знаком, то есть мы видим, что Знак (но только вместе с его применением) опосредует Логическую Форму.

3.328 Если Знак не употребляется, он теряет значение. В этом смысл девиза Оккама.

(Если все обстоит так, как будто Знак имеет значение, значит, он имеет значение.)

В обычном языке (речевой деятельности), если слово выходит из употребления, его значение становится непонятным для большинства носителей языка. Как правило, вместе со словами уходят и предметы, ими обозначаемые, например зипун, бердыш, потир . Вместе с ненужными словами-предметами исчезают или почти исчезают обозначавшие их Знаки. Язык не держит в своей оперативной памяти то, что ему не нужно для непосредственного употребления, и, очевидно, приблизительно это имеет в виду Витгенштейн, говоря о бритве Оккама. Последний тезис, очевидно, не следует понимать онтологически (если кажется, что у Знаков есть значения, значит, так оно и есть). Мне кажется, Витгенштейн хочет сказать, что, если мы видим, что Знак активно употребляется в языке (все обстоит так, как будто он имеет значение), это является гарантией того, что он обладает значением, даже если некоторые носители языка этого значения не знают. Так, например, сейчас в русском языке обстоит дело с экономическими терминами вроде монетаризм, ипотека, эмиссия , значения которых не знают большинство носителей языка, но которые тем не менее активно употребляются в политических и публицистических контекстах.

3.33 В логическом синтаксисе значения Знаков не должны играть никакой роли; он должен предполагать лишь описания выражений, без всякого упоминания о значении.

Если понимать значение (Bedeutung) так, как его понимал Фреге, то есть как синоним понятия денотат (или референт), то витгенштейновский тезис можно переформулировать так, что логический синтаксис говорит не о действительном, а о возможном, не о Фактах, а о Положениях Вещей. Денотаты не имеют значения, поскольку их может вообще не быть, и логико-синтаксическая система останется при этом внутренне непротиворечивой. Иначе говоря, в логическом синтаксисе имеет место лишь синтаксическая семантика или семантика в слабом смысле, с точки зрения которой a и b - это знаки, по идее имеющие разное значение, но не важно, какое именно. И в нем не имеет места прагматическая семантика, о которой говорит Витгенштейн в 3.326-3.327, то есть та, которая соотносит знак с его применением в речевой деятельности. Логический синтаксис трансгредиентен, внеположен внеязыковой реальности в естественнонаучном понимании слова “реальность”.

3.331 Исходя из этого замечания, рассмотрим “Theory of Types” Рассела. Естественно, что Рассел оказался в тупике: разрабатывая знаковые правила, он должен был говорить о значении Знаков.

3.332 Ни одна Пропозиция не может свидетельствовать о самой себе, поскольку пропозициональный Знак не может содержаться в самом себе (вот и вся “Theory of Types”).

Рассел разработал “Теорию типов” для снятия парадокса теории множеств. Вот как он сам излагает ее суть в “Моем философском развитии”: “Проще всего проиллюстрировать это на парадоксе лжеца. Лжец говорит: “Все, что я утверждаю, ложно”. Фактически то, что он делает, это утверждение, что оно относится к тотальности его утверждений, и, только включив его в эту тотальность, мы получаем парадокс. Мы должны будем различить суждения, которые относятся к некоторой тотальности суждений, и суждения, которые не относятся к ней. Те, которые относятся к некоторой тотальности суждений, никак не могут быть членами этой тотальности. Мы можем определить суждения первого порядка как такие, которые не относятся к тотальности суждений; суждения второго порядка - как такие, которые отнесены к тотальности первого порядка и т. д. ad infinitum. Таким образом, наш лжец должен будет теперь сказать: “Я утверждаю ложное суждение первого порядка, которое является ложным”. Он поэтому не утверждает суждения первого порядка. Говорит он нечто просто ложное, и доказательство того, что оно также и истинно, рушится. Такой же точно аргумент применим и к любому суждению высшего порядка” [Рассел 1993: 25-26 ].

По мнению Витгенштейна, “Теория типов” излишня, так как необходимо, чтобы логическая запись сама, не прибегая к сильной прагмасемантике, показывала противоречивость того или иного суждения.

3.333 Функция не может быть собственным аргументом, поскольку Знак Функции уже содержит в себе Протокартину своего аргумента, которая не может содержать самое себя. Предположим, например, что Функция F (fx) могла бы быть собственным аргументом; тогда должна была бы иметь место Пропозиция: “F (F (fx))”, и в ней внешняя Функция F и внутренняя функция F должны обладать разными значениями, так как внутренняя Функция имеет форму Ж (fx), а внешняя y (Ж (fx)). Общим у них является лишь буква “F”, которая сама по себе ничего не означает.

Это сразу становится ясно, когда мы вместо “F (Fu)”напишем “($ Ж ): F (Ж u) x Ж u = Fu”. Тем самым устраняется парадокс Рассела.

Витгенштейн исходит из того, что Знак Функции (переменной) содержит в себе Протокартину (прототип, образец) своего аргумента, то есть, скажем, Знак Функции “Х - жирный” содержит в себе возможный аргумент “свинья”. Эта Протокартина не может содержать самое себя, так как она уже не является переменной. Таким образом, нельзя построить Функцию функции, потому что иначе получится свинья свиньи. Но что будет, если попытаться построить такую саморефлексирующую функцию? Это будут просто две разные функции. Вот как подробно комментирует это место “Трактата” Х. О. Мунк: “Может ли в функции “х - жирный” сама функция (х) занять позицию своего аргумента “х”? Допустим, что может. Тогда ее можно записать как F (f). Но, говорит Витгенштейн, то, что занимает эти две позиции, является не одним символом, а двумя. Тождество знака, как надо помнить, гарантируется не его физической наружностью, но употреблением. Знаки, имеющие совершенно различную наружность, но одно и то же применение, являются одним и тем же символом; знаки, которые имеют одинаковую наружность, но по-разному применяются, являются различными символами (см. 3.32.-3.323. - В. Р. ). Но в случае, когда знак “F” находится за скобками, он является другим символом по сравнению с тем случаем, когда он находится внутри скобок, поскольку он имеет разное применение. Однако тогда мы не сможем построить выражение, в котором один и тот же символ выступает одновременно и как функция, и как ее собственный аргумент. Идея Витгенштейна состоит в том, что в корректной записи будет видна невозможность такой конструкции, и именно это и устраняет расселовскую теорию типов. Другими словами, в корректной записи нельзя построить самореферирующую пропозицию без того, чтобы не стало очевидно, что внутренняя пропозиция содержит функцию, отличную от функции, содержащейся во внешней пропозиции. Но тогда станет очевидным, что нельзя построить самореферирующую пропозицию. Ибо, совершая такую опрометчивую попытку, мы с очевидностью убеждаемся, что у нас получается не одна самореферирующая пропозиция, но две разные пропозиции. Короче, теория типов совершенно необязательна, поскольку в корректном символизме проблема, с которой имел дело Рассел, просто не возникает. Она исчезает в самой операции со знаками” [Mounce 1981: 55-56 ].

Анализ “Теории типов” Рассела Витгенштейном служит ярким примером практического применения витгенштейновской теории, разграничивающей то, что может и должно быть сказано, от того, что может быть только показано, или обнаружено, в логической структуре пропозиции или любой другой Картины. Следуя бритве Оккама, Витгенштейн как бы говорит: язык, если его правильно применять, сам обнаруживает невозможность самореференции - никакие теории тут не нужны.

3.334 Правила логического синтаксиса должны быть поняты сами по себе, лишь только становится известно, как обозначает каждый Знак.

Что значит - “как обозначает каждый Знак”? Очевидно, каким образом он соотносится с другими Знаками. Например, если есть формула ~ ((А ® В) a (А ® С)) ® ~ (В ® С). Если неверно, что из А следует В и при этом из А следует С, то неверно, что из В следует А. Чтобы понять логический синтаксис этого выражения, необязательно знать, что означают А, В и С. Ясно, что, чем бы ни были А, В и С при таком расположении логических связей, С не может следовать из А и что выражение является истинным, так как оно вытекает из правила транспозиции:

((x ® y) a (y ® z)) ® (x ® z).

3.34 Пропозиция обладает важными и случайными чертами.

Случайными являются те черты, которые порождены тем или иным способом построения Пропозиционального Знака. Важными являются те черты, которые делают возможным для Пропозиции проявлять свой Смысл.

Этот тезис можно истолковать в терминах генеративной грамматики Хомского. Например, даны предложения “Мальчик съел мороженое” и “Мороженое съедено мальчиком”. Второе является пассивной трансформацией первого. Оба выражения проявляют один и тот же Смысл, который можно выразить формулой: M R I, где M - мальчик, I - мороженое, а R - отношение (асимметричное и транзитивное) между M и I. Тот факт, что в первом высказывании мальчик стоит в именительном падеже, мороженое в аккузативе и глагол в активном залоге, а во втором мороженое в именительном, мальчик - в творительном, а глагол - в пассивном залоге, является несущественным для логического (в данном случае глубинного) синтаксиса.

3.41 Важным в Пропозиции является, стало быть, то, что является общим для всех Пропозиций, проявляющих одинаковый Смысл.

И точно так же важным в Символе является то, что все Символы, которые могут выполнять одну и ту же цель, имеют общим.

Из этого, в частности, следует, что применительно к обычной речевой деятельности неважным (случайным) может быть тот Факт, что один и тот же Символ проявляет один и тот же Смысл при помощи разных Знаков. Например, если два слова в языке признаны более или менее точными синонимами, то неважно, какое именно из них будет употреблено. Так, в предложениях “Советские языковеды не признают генеративную грамматику Хомского” и “Советские лингвисты не признают генеративную грамматику Хомского” слова языковеды и лингвисты будут одним Символом, а оба предложения будут иметь один и тот же Смысл и одно и то же истинностное значение.

3.411 Можно, стало быть, сказать: подлинное имя - то, что имеют общим все Символы, обозначающие Предмет. Из этого непосредственно следует, что никакое соединение для имен не важно.

Допустим, мы обозначили планету Венера именами Фосфор (Утренняя звезда) и Геспер (Вечерняя звезда). Подлинным именем, по Витгенштейну, будет то общее, что имеют эти Символы, то есть тот факт, что они обозначают планету Венера. То же, что Фосфор - это Венера, которую видно утром, а Геспер - Венера, которую видно вечером, не имеет отношения к тому, что эти символы имеют общим, - факту указания на планету Венера. То есть к значению подлинного имени не имеет отношения то, что Фреге называл смыслом имени, то есть способом реализации значения в знаке [Фреге 1997 ].

Подлинное имя, по Витгенштейну, это как раз такое имя, которое вообще не обладает Смыслом, а просто указывает на Предмет. Таким образом, подлинное Имя, простой, примитивный Знак - такая же необходимая для атомистического мышления логическая абстракция, как простой Предмет (Gegenstand). Ближе всего к витгенштейновскому Имени приближается имя собственное в лингвистическом смысле. Так, имя Людвиг Витгенштейн не обладает смыслом, в том смысле, в каком им обладает слово философ или англичанин . Оно просто указывает на своего носителя. Но даже собственные имена обладают тем, что когда-то Дж. С. Милль назвал коннотацией, то есть теми ассоциациями, которые оно вызывает у носителей языка. Можно возразить, что человек, ничего не знающий о философии, которому укажут на фотографию Витгенштейна и скажут: “Этого человека зовут Людвиг Витгенштейн”, действительно будет просто поставлен перед этим фактом и имя не вызовет у него никаких ассоциаций. Но даже и в таком случае мало-мальски искушенный носитель языка будет ассоциировать это имя с “чем-то немецким”.

3.342 Хотя в нашей символизации есть что-то произвольное, но вот что не произвольно: Если мы нечто определяем произвольно, то должно случиться быть и еще чему-то другому. (Это проистекает из существа записи.)

Допустим, мы произвольно обозначили солнце как С. Тогда мы должны придерживаться той же произвольно выбранной системы записи и соответственно символически обозначить Землю, Луну, Юпитер и т. д. И если мы обозначаем планеты большими буквами, то в той же системе символизации отношения и свойства планет должны быть обозначены, например, строчными греческими буквами, и мы тогда не сможем уже обозначить Марс через М, а свойство быть круглым через О, так как это приведет к путанице.

3.3421 Какой-то частный способ обозначения может быть неважен, но всегда важно, что есть некий возможный способ обозначения. И точно так же дело обстоит вообще в Философии: единичное оказывается неважным, тогда как Возможность каждого единичного дает нам некое объяснение сущности Мира.

Неважно, как именно мы обозначили Солнце и Землю. Важнее возможность обозначить их тем или иным способом в принципе; так же в философии: важно не то, скажем, существуют ли на самом деле простые Предметы, но логическая Возможность их существования, позволяющая ввести другие понятия и тем самым приблизиться к “некоему объяснению” сущности Мира.

3.343 Дефиниции - это правила перевода с одного языка на другой. Каждая корректная знаковая система должна быть переводима в любую другую в соответствии с этими правилами: и это и есть то, что все они имеют общим.

Мы можем дать определение (дефиницию) лишь путем перевода одной системы знаков в другую. Мы можем записать мелодию нотами, переводя звуковысотные волновые сигналы в графические Знаки. Если нотная Запись переводит живую мелодию так, что не происходит деформации Смысла, то есть между ними остается нечто общее, то, значит, эта система записи корректна. Но если мы “переводим” идею треугольника при помощи двух или четырех символов, будь то отрезки прямой или буквенные символы, то нечто существенное в идее треугольника эта запись не передаст. Такая запись будет некорректной, она не будет иметь общую Логическую Форму отображения с идеей треугольника.

3.344 То, что обозначает Символ, есть нечто общее для всех Символов, которыми можно заменить первый Символ в соответствии с правилами логического синтаксиса.

Значение символа Венера есть то общее для всех Символов, которые обозначают (тем или иным способом) Венеру. Однако не во всех контекстах Фосфор может быть заменен словом Геспер с сохранением истинности высказывания. Например, нельзя сказать, что Фосфор - это Венера, видимая и утром и вечером. Таким образом, некоторые Символы друг по отношению к другу в определенных ситуациях не являются взаимозаменяемыми. Это свойство Куайн называл референтной непрозрачностью знаков [Куайн 1981 ]. Очевидно, что для того, чтобы быть всегда взаимозаменимыми с сохранением истинности высказывания, Символы должны быть точными синонимами, то есть быть, по сути, разными Знаками одного и того же Символа, как в примере со словами языковеды и лингвисты, которые всегда являются взаимозаменимыми.

3.3441 Можно, например, общее для систем записи Истинностной Функции проявить так: это общее - то, что все они - например - могут быть заменены записями “~p” (“не p”) или “p v q” (p или q). (Настоящим тот или иной способ ознаменовывает, как некая частная возможная запись может дать нам общее объяснение.)

Истинностная Функция - это Функция, аргументами которой являются Пропозиции со значениями “истина” или “ложь”. Пропозиция p, ее отрицание ~p (не верно, что p), ее дизъюнкция с другой Пропозицией о (p v q, то есть или p или q) имеют общим Пропозицию p. Сравним:

Идет дождь p

Не верно, что идет дождь ~ p

Идет дождь, или падает снег p v q

Все эти Пропозиции выражают один общий смысл “Идет дождь”. Если же мы напишем

Падает снег q

Не верно, что идет снег ~ q

Падает снег, или идет дождь q v p,

то эти пропозиции выражают один и тот же общий смысл, полностью определяющий Пропозицию “Идет снег”. Здесь важно разграничить дескриптивную (ассертивную) часть высказывания и его модальную часть, ту, которая определенным образом связывает Пропозицию с реальностью. Поскольку Витгенштейн говорит о логическим синтаксисе, который не затрагивает по определению семантику (соотношение знаков и денотатов), то Пропозиции p, ~ p и p v q эквивалентны, так как они выражают общую идею (Идет снег), в первом случае выраженную утвердительным предложением, во втором - в отрицательном, в третьем - в дизъюнкции с другим предложением.

3.3442 Комплексный знак исчезает при анализе не произвольно, так как его исчезновение различно в каждой сложной Пропозиции.

Допустим, мы анализируем комплексное предложение “Если сейчас будет дождь, то мы не пойдем в лес”, то есть разлагаем его на простые (полностью проанализированные) Пропозиции. Очевидно, что данная Пропозиция представляет собой импликацию, антецедентом которой является утверждение (Сейчас пойдет дождь), а консеквентом отрицание (Мы не пойдем в лес = Не верно, что мы пойдем в лес):

p ® (~q) ®

Для того, чтобы получить в результате анализа Элементарные Пропозиции, мы должны прежде всего свернуть все логические связки. В какой последовательности мы должны это делать? На это указывают скобки. То, что находится внутри скобок, сворачивается в последнюю очередь, так что вначале мы снимаем знак импликации и получаем два предложения: p и ~q, причем второе не является полностью проанализированным, поэтому на втором этапе мы снимаем знак отрицания и получаем два логически простых предложения “Сейчас будет дождь” и “Мы пойдем в лес”. Если представить себе эти предложения идеальными Элементарными Пропозициями, то они, по идее, должны быть логическими картинами соответствующих возможных Положений Вещей, не будучи, строго говоря, ни истинными, ни ложными. Это как будто некие дескриптивные заготовки для предложений.

3.4 Пропозиция выгораживает себе некую позицию в Логическом Пространстве.

Существование этих логических позиций обеспечивается лишь существованием компонентов комплексной Пропозиции, осмысленных Пропозиций.

3.41 Пропозициональный Знак и Логические Координаты: они и суть эта Логическая позиция.

Мы переводим слово Ort в данном случае не как место , но как позиция под влиянием соответствующего замечания Э. Стениуса [Stenius 1960: 28 ]. Позиция - это место, логически связанное с другими, увязанное с ними в единую систему.

Допустим, некое предложение описывает одно из ребер параллелепипеда ABCD:

Поскольку Пропозиция - это Логическая Картина, то аналогия с Логически понимаемым пространственным фрагментом напрашивается сама. Предположим, нам надо описать длину, ширину и высоту параллелепипеда. Мы записываем это в виде трех Пропозиций: AB равно 4 см; AD равно 1 см; AA’ равно 1 см. Независимо от того, существует ли такой параллелепипед на самом деле, его позиция в Логическом Пространстве выгорожена. Таким образом, существование позиций обеспечивается существованием компонентов. А Пропозициональный Знак, субститутом которого является параллелепипед, и Логические координаты (задание сторон параллелепипеда), суть эти Позиции.

3.411 Геометрическая и логическая Позиции соответствуют друг другу в том смысле, что они предполагают Возможность некой экзистенции.

В разобранном в предыдущем комментарии примере геометрически понятый параллелепипед и он же, понятый в логическом смысле, соответствуют друг другу в том плане, что определенное соотношение сторон и углов предполагает возможность существования именно такого пространства, но не само это пространство.

3.42 Если дана лишь одна Пропозиция, говорящая, что длина параллелепипеда равна 4 см, то тем самым в этом незаконченном, так сказать, логическом пространстве дана идея всего параллелепипеда, хотя мы и не знаем количественной характеристики остальных двух его “логических координат”. Тем не менее мы знаем, что они должны быть.

Логическая сумма - это Пропозиция, являющаяся результатом дизъюнкции всех Пропозиций, являющихся компонентами (“логическими слагаемыми”) данной комплексной Пропозиции. Логическое произведение - Пропозиция, являющаяся результатом конъюнкции подобных компонентов комплексной Пропозиции.

Если мы опишем параллелепипед при помощи трех Пропозиций, указывающих соответственно его длину, ширину и высоту, то логическая сумма будет соответствовать по-очередному перечислению каждой из сторон параллелепипеда, а логическое произведение - их одновременному заданию списком. Мысль Витгенштейна состоит в том, что каждая из трех Пропозиций, описывающих параллелепипед, должна предполагать наличие остальных Пропозиций и соответственно предполагать возможность их отрицания, логического сложения и логического умножения. Так, если мы говорим, что АВ является стороной параллелепипеда, то эта Пропозиция содержит возможность ее отрицания, логического сложения с другими и логического умножения на них (так как в само понятие параллелепипеда входит наличие именно трех измерений).

3.5 Примененный, продуманный Пропозициональный Знак есть Мысль.

То, что Мысль - это высказывание, которое предназначено к употреблению, уже продумано для этого и как будто готово слететь с уст, является результатом предшествующих рассуждений о логическом синтаксисе. Здесь эта проблематика себя исчерпывает, и в дальнейшем речь пойдет о семантике, ибо -

4 Мысль - это Пропозиция, обладающая Смыслом.

ЛИТЕРАТУРА

Принятые сокращения

НЛ - Новое в зарубежной лингвистике, вып., М
Семиотика - Семиотика / Под ред. Ю.С. Степанова. М., 1983.
УЗ - Ученые записки Тартуского ун-та, вып., Тарту.
ФЛЯ - Философия. Логика. Язык. М., 1987.

Анандавардхана . Свет дхвани. М., 1976.

Витгенштейн Л. Лекция об этике // Даугава, N 2, 1989 a .

Витгенштейн Л. Заметки о “Золотой ветви” Фрэзера // Историко-философский ежегодник. М., 1989 b.

Вригт Г. фон. Логико-философские исследования. М., 1986 .

Гроф С. За пределами мозга: Рождение, смерть и трансценденция в психоанализе. М., 1992 .

Даммит М. Что такое теория значения // ФЛЯ, 1987 .

Зиновьев А. А. Философские проблемы многозначной логики. М., 1960.

Карнап Р. Значение и необходимость: Исследование по семантике и модальной логике. М., 1959.

Куайн У. В. О. Референция и модальность // НЛ, 13, 1981.

Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. М., 1994.

Лосев А. Ф . О пропозициональных функциях древнейших лексических структур // Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф. Тр. по языкознанию. М., 1982.

Лотман Ю. М ., Успенский Б. А . Миф - имя - культура // УЗ, 308, 1973 .

Людвиг Витгенштейн: Человек и мыслитель / Сост. В. Руднев. М., 1994.

Малкольм Н. Состояние сна. М., 1993 .

Рассел Б. Введение в математическую философию. М., 1996 .

Рассел Б. Мое философское развитие // Аналитическая философия / Под ред. А. Ф. Грязнова. М., 1993.

Руднев В. Морфология реальности: Исследования по “философии текста”. М., 1996 .

Семантика модальных и интенсиональных логик. М., 1979.

Стросон П. О. О референции // НЛ, 13, 1982 .

Фреге Г. Смысл и значение / Фреге Г. Избранные работы. М., 1997 .

Хилпинен П. Р. Семантика императивов и деонтическая логика // НЛ, 18, 1986.

Хинтикка Я. Логико-эпистемологические исследования. М., 1980 a.

Хомский Н. Синтаксические структуры // НЛ, 2, 1962 .

Якобсон Р. О. В поисках сущности языка // Семиотика, 1983.

Anscombe G. E. M. An Introduction to Wittgenstein Tractatus. L., 1960.

Carnap R. The Logical syntax of language. L., 1936.

Moore J. E. Philosophical Papers. L., 1959 .

Mounce H. Wittgenstein’s Tractatus: An Introduction. Chicago, 1981 .

Prior A. N. Past, present and future. Ox., 1967 .

Putnam H. Dreaming and depth grammar // Putnam H. Philosophical papers, v2. Cambr., 1975 .

Ross A. Imperatives and logic // Theoria, 7, 1941 .

Stenius E. Wittgenstein’s Tractatus: A Critical expositions of its main lines of thought. Ox., 1960 .

Wiersbicka A. Semantics primitives. Frankfurt a. M., 1972 .

Wittgenstein L. Philosophical Investigations. Cambr, 1967

Woods J . The Logic of fiction. The Hague; P., 1974 .

1.2 Людвиг Витгенштейн. Логико-философский трактат

Предисловие. Эту книгу, пожалуй, поймет лишь тот, кто уже сам продумывал мысли, выраженные в ней, или весьма похожие. Следовательно, эта книга - не учебник. Ее цель будет достигнута, если хотя бы одному из тех, кто прочтет ее с пониманием, она доставит удовольствие.

Книга излагает философские проблемы и показывает, как я полагаю, что постановка этих проблем основывается па неправильном понимании логики нашего языка. Весь смысл книги можно выразить приблизительно в следующих сливах: то, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно, а о чем невозможно говорить, о том следует молчать.

Следовательно, книга хочет поставить границу мышлению, или скорее не мышлению, а выражению мыслей, так как для того, чтобы поставить границу мышлению, мы должны были бы мыслить обе стороны этой границы (следовательно, мы должны были бы быть способными мыслить то, что не может быть мыслимо).

Эту границу можно поэтому установить только в языке, и все, что лежит по ту сторону границы, будет просто бессмыслицей.

Я не хочу судить о том, в какой мере мои усилия совпадают с усилиями других философов. Ведь написанное мною не претендует на новизну деталей, и я потому не указываю никаких источников, что мне совершенно безразлично, думал ли до меня кто-либо другой о том, о чем думал я.

Хочу только упомянуть выдающиеся работы Фреге и моего друга Бертрана Рассела, которые в значительной степени стимулировали мои мысли.

Если эта работа имеет какое-либо значение, то оно заключается в двух положениях.

Bo-пepвыx, в том, что в ней выражены мысли, и это значение тем больше, чем лучше они выражены. Тем скорее они попадают в самую точку. Я, конечно, сознаю, что использовал далеко не все возможности просто потому, что мои силы слишком малы для этой задачи. Другие могут взяться за нее и сделать это лучше.

Напротив, истинность изложенных здесь мыслей кажется мне неопровержимой и окончательной. Следовательно, я держусь того мнения, что поставленные проблемы в основном окончательно решены. И если я в этом не ошибаюсь, то значение этой работы заключается, во-вторых, в том, что она показывает, как мало дает решение этих проблем.

1. Мир есть все то, что имеет место.

1.1. Мир есть совокупность фактов, а не вещей.

1.11. Мир определен фактами и тем, что это все факты.

1.12. Потому что совокупность всех фактов определяет как все то, что имеет место, так и все то, что не имеет места.

1.13. Факты в логическом пространстве суть мир.

1.2. Мир распадается на факты.

1.21. Любой факт может иметь место или не иметь места, а все остальное останется тем же самым.

2. То, что имеет место, что является фактом, - это существование атомарных фактов.

2.01. Атомарный факт есть соединение объектов (вещей, предметов).

2.011. Для предмета существенно то, что он может быть составной частью атомарного факта.

2. 012. В логике нет ничего случайного: если предмет может входить в атомарный факт, то возможность этого атомарного факта должна предрешаться уже в предмете.

2.0121. Если бы для предмета, который мог существовать отдельно, сам по себе, впоследствии было бы создано соответствующее ему положение вещей - это выступало бы как случайность.

Если предмет может входить в атомарные факты, то эта возможность должна заключаться в самом предмете.

(Нечто логическое не может быть только возможным. Логика трактует каждую возможность, и все возможности суть все факты.)

Как мы не можем мыслить вообще пространственные объекты вне пространства или временные вне времени, так мы не можем мыслить какой-либо объект вне возможности его связи с другими.

Если я могу мыслить объект в контексте атомарного факта, я не могу мыслить его вне возможности этого контекста.

2.0122. Предмет независим, поскольку он может существовать во всех возможных обстоятельствах, но эта форма независимости является формой связи с атомарным фактом, формой зависимости. (Невозможно, чтобы слова выступали двумя различными способами: отдельно и в предложении.)

2.0123. Если я знаю объект, то я также знаю все возможности его вхождения в атомарные факты.

(Каждая такая возможность должна заключаться в природе объекта.)

Нельзя впоследствии найти новую возможность.

2.01231. Чтобы знать объект, я должен знать не внешние, а все его внутренние качества.

2.0124. Если даны все объекты, то этим самым даны также и все возможные атомарные факты.

2.013. Каждая вещь существует как бы в пространстве возможных атомарных фактов. Это пространство я могу мыслить пустым, но не могу мыслить предмет без пространства.

2.0131. Пространственный объект должен находиться в бесконечном пространстве (точка пространства есть аргументное место.)

Пятно в поле зрения не должно быть обязательно красным, но оно должно иметь цвет, оно окружено, так сказать, цветным пространством. Тон должен иметь какую-то высоту, объект чувства осязания - какую-то твердость и т. д.

2.014. Объекты содержат возможность всех положений вещей.

2.0141. Возможность вхождения объекта в атомарные факты есть его форма.

2.02. Объект прост.

2.0201. Каждое высказывание о комплексах может быть разложено на высказывания об их составных частях и на предложения; полностью описывающие эти комплексы.

2.021. Объекты образуют субстанцию мира. Поэтому они не могут быть составными.

2.0211. Если бы мир не имел субстанции, то имеет смысл предложение или нет - зависело бы от того, истинно или нет другое предложение.

2.0212. Тогда было бы невозможно построить образ мира (истинный или ложный).

2.022. Очевидно, что как бы не отличался воображаемый мир от реального, он должен иметь нечто - некоторую форму - общее с действительным миром.

2.023. Эта постоянная форма состоит из объектов.

2.0231. Субстанция мира может определять только форму, а не материальные свойства. Потому что они прежде всего изображаются предложениями - прежде всего образуются конфигурацией объектов.

2.0232. Между прочим: объекты бесцветны.

2.0233. Два объекта одинаковой логической формы - помимо их внешних свойств - различаются только тем, что они различны.

2.02331. Или предмет имеет свойства, которых не имеет ни один другой предмет, - тогда - можно просто выделить его из других посредством описания, а затем на него указать; или же имеется много предметов, все свойства которых являются общими для них, - тогда вообще невозможно указать ли одного из этих предметов.

Потому что, если предмет ничем не выделяется, то я не могу его выделить, - ведь в этом случае получилось бы, что он выделяется.

2.024. Субстанция есть то, что существует независимо от того, что имеет место.

2.025. Она есть форма и содержание.

2.0251. Пространство, время и цвет (цветность) есть формы объектов.

2.026. Только если есть объекты, может быть дана постоянная форма мира.

2.027. Постоянное, существующее и объект - одно и то же.

2.0271. Объект есть постоянное, существующее; конфигурация есть изменяющееся, неустойчивое.

2.0272. Конфигурация объектов образует атомарный факт.

2.03. В атомарном факте объекты связаны друг с другом подобно звеньям цепи.

2.031. В атомарном факте объекты сочетаются определенным образом.

2.032. Тот способ, каким связываются объекты в атомарном факте, есть структура атомарного факта.

2.033. Форма есть возможность структуры.

2.034. Структура факта состоит из структур атомарных фактов.

2.04. Совокупность всех существующих атомарных фактов есть мир.

2.05. Совокупность всех существующих атомарных фактов определяет также, какие атомарные факты не существуют.

2.06. Существование или несуществование атомарных фактов есть действительность. (Существование атомарных фактов мы также называем положительным фактом, несуществование - отрицательным.)

2.061. Атомарные факты независимы друг от друга.

2.062. Из существования или несуществования какого-либо одного атомарного факта нельзя заключать о существовании или несуществовании другого атомарного факта.

2.063. Действительность, взятая в ее совокупности, есть мир.

2.1. Мы создаем для себя образы фактов.

2.11. Образ изображает факты в логическом пространстве, т. е. в пространстве существования или несуществования атомарных фактов.

2.12. Образ есть модель действительности.

2.13. Объектам соответствуют в образе элементы этого образа.

2.131. Элементы образа замещают в образе объекты

2.14. Образ состоит в том, что его элементы соединяются друг с другом определенным способом.

2.141. Образ есть факт.

2.15. То, что элементы образа соединяются друг с другом определенным способом, показывает, что так же соединяются друг с другом и вещи.

Эта связь элементов образа называется его структурой, а возможность этой структуры - формой отображения этого образа.

2.151. Форма отображения есть возможность того, что предметы соединены друг с другом так же, как элементы образа.

2.1511. Так образ связан с действительностью; он достает до нее.

2.1512. Он подобен масштабу, приложенному к действительности.

2.15121. Только самые крайние точки деления шкалы касаются измеряемого объекта.

2.1513. Согласно этому взгляду, образу принадлежит также отношение отображения, которое и делает его образом.

2.1514. Отношение отображения заключается в соотнесении элементов образа и предметов.

2.1515. Эти соотнесения есть как бы щупальца элементов образа, которыми образ касается действительности.

2.16. Чтобы быть образом, факт должен иметь нечто общее с тем, что он отображает.

2.161. В образе и в отображаемом должно быть нечто тождественное, чтобы первый вообще мог быть образом второго.

2.17. То, что образ должен иметь общим с действительностью, чтобы он мог отображать ее на свой манер, - правильно или ложно, - есть его форма отображения.

2.171. Образ может отображать любую действительность, форму которой он имеет.

Пространственный образ - все пространственное, цветной - все цветное и т. д.

2.172. Но свою форму отображения образ не может отображать. Он ее обнаруживает.

2.173. Образ изображает свой объект извне (его точка зрения есть его форма изображения), поэтому образ изображает свой объект правильно или ложно.

2.174. Но образ не может выйти за пределы своей формы изображения.

2.18. То, что каждый образ, какой бы формы он ни был, должен иметь общим с действительностью, чтобы он вообще мог ее отображать - правильно или ложно, - есть" логическая форма, т. е. форма действительности.

2.181. Если форма отображения является логической формой, то образ называется логическим.

2.182. Каждый образ есть также логический образ. (Напротив, не каждый образ есть, например, пространственный образ.)

2.19. Логический образ может отображать мир…

2.201. Образ отображает действительность посредством изображения возможности существования и несуществования атомарных фактов.

2.202. Образ изображает возможные положения вещей в логическом пространстве.

2.203. Образ содержит возможность того положения вещей, которое он изображает.

2.21. Образ соответствует или не соответствует действительности, он верен или неверен, истинен или ложен.

2.22. Образ изображает то, что он изображает, независимо от своей истинности или ложности, через форму отображения.

2.221. То, что образ изображает, есть его смысл.

2.222. Истинность или ложность образа состоит в соответствии или несоответствии его смысла действительности.

2.223. Чтобы узнать, истинен или ложен образ, мы должны сравнить его с действительностью.

2.224. Из образа самого по себе нельзя узнать, истинен он или ложен.

2.225. Нет образа, истинного априори.

3. Логический образ фактов есть мысль.

3.001. "Атомарный факт мыслим"- означает, что мы можем создать его образ.

3.01. Совокупность всех истинных мыслей есть образ мира.

3.02. Мысль содержит возможность того положения вещей, которое в ней мыслится.

То, что мыслимо, также возможно.

3.03. Мы не можем мыслить ничего нелогического, так как иначе мы должны были бы нелогически мыслить.

3.031. Когда-то говорили, что бог может создать все, за исключением того, что противоречит законам логики. Мы не могли бы сказать о каком-либо "нелогическом" мире, как он выглядит.

3.032. Изобразить в языке нечто "противоречащее логике" так же невозможно, как нельзя в геометрии посредством ее координат изобразить фигуру, противоречащую законам пространства, или дать координаты несуществующей точки.

3.0321. Мы можем, пожалуй, пространственно изобразить атомарный факт, противоречащий законам физики, но не атомарный факт, противоречащий законам геометрии.

3.04. Априори верной мыслью была бы такая, возможность которой обеспечивала бы и ее истинность.

3.05. Априори знать, что мысль истинна, мы могли бы только тогда, когда ее истинность познавалась бы из самой мысли (без объекта сравнения).

3.1. Мысль в предложении выражается чувственно воспринимаемо.

3.11. Мы употребляем чувственно воспринимаемые знаки (звуковые или письменные и т. д.) предложения как проекцию возможного положения вещей.

Метод проекции есть мышление смысла предложения.

3.12. Знак, посредством которого мы выражаем мысль, я называю пропозициональным знаком. И предложение есть пропозициональный знак в своем проективном отношении к миру.

3.13. Предложению принадлежит все то, что принадлежит проекции; но не то, что проектируется.

Следовательно, - возможность того, что проектируется, но не оно само.

Следовательно, в предложении еще не содержится его смысл, но, пожалуй, лишь возможность его выражения.

В предложении содержится форма его смысла, но не его содержание.

3.14. Суть пропозиционального знака в том, что его элементы, слова, соединяются в нем определенным образом.

Пропозициональный знак есть факт.

3.141. Предложение не является смесью слов. (Так же как музыкальная тема не является смесью звуков.)

Предложение членораздельно произносится.

3.142. Только факты могут выражать смысл; класс имен этого делать не может.

3.143. То, что пропозициональный знак является фактом, замаскировано обычной формой выражения - письменной или печатной.

(Потому что, например, в напечатанном предложении пропозициональный знак существенно не отличается от слова. Поэтому Фреге мог назвать предложение составным именем.)

3.1431. Сущность пропозиционального знака станет очень ясной, если мы будем представлять себе его составленным не из письменных знаков, а из пространственных объектов (например, столов, стульев, книг).

Пространственное взаиморасположение этих вещей выразит тогда смысл предложения.

3.1432. Мы не должны говорить: "Комплексный знак "aRb" означает, что а находится в отношении R к b", но должны говорить: "то, что "а" стоит в определенном отношении к "b", означает, что aRb".

3.144. Положения вещей могут быть описаны, но не названы. (Имена подобны точкам, предложения - стрелкам, они имеют смысл.)

3.2. В предложении мысль может быть выражена так, что объектом мысли будут соответствовать элементы пропозиционального знака.

3.201. Эти элементы я называю "простыми знаками", а предложение "полностью анализированным".

3.202. Простые знаки, используемые в предложении, называются именами.

3.203. Имя означает объект. Объект есть его значение ("Л" есть тот же самый знак, что и "A").

3.21. Конфигурации простых знаков в пропозициональном знаке соответствует конфигурация объектов в положении вещей.

3.22. Имя замещает в предложении объект.

3.221. Объекты я могу только называть. Знаки замещают их. Я могу только говорить о них, но не высказывать их. Предложение может только сказать, как существует предмет, но не что он такое.

3.23. Требование возможности простого знака есть требование определенности смысла.

3.24. Предложение, говорящее о комплексе, находится во внутреннем отношении к предложению, говорящему о составной части этого комплекса.

Комплекс может быть дан только через свое описание, и это описание будет или правильным, или неправильным. Предложение, в котором речь идет о несуществующем комплексе, будет не бессмысленным, а просто ложным.

Тот факт, что элемент предложения обозначает комплекс, можно видеть из неопределенности в предложениях, в которые он входит. Мы знаем, что этим предложением еще не все определено (ведь обозначение общности содержит некоторый первообраз).

Объединение символов комплекса в один простой символ может быть выражено определением.

3.25. Имеется один и только один полный анализ предложения.

3.251. Предложение выражает то, что оно выражает, определенным, ясно указуемым способом: предложение членораздельно произносится.

3.261. Каждый определенный знак указывает на те знаки, посредством которых он был определен, а определения показывают путь.

Два знака, один - первичный, и другой - определенный через первичный, не могут обозначать одним и тем же способом. Имена не могут разлагаться на части определениями. (Как и любой знак, который сам по себе и независимо от других имеет значение.)

3.262. То, что не может выражаться в знаке, выявляется при его применении. То, что скрывают знаки, показывает их применение.

3.263. Значения первичных знаков можно разъяснить. Разъяснения суть предложения, которые содержат первичные знаки. Они, следовательно, могут быть поняты только тогда, когда уже известны значения этих знаков.

3.3. Только предложение имеет смысл; только в контексте предложения имя обладает значением.

3.31. Каждую часть предложения, характеризующую его смысл, я называю выражением (символом).

(Само предложение есть выражение.)

Выражение - все то существенное для смысла предложения, что предложения могут иметь друг с другом общего.

Выражение характеризует форму и содержание.

3.311. Выражение предполагает формы всех предложении, в которые оно может входить. Это является общим, характерным признаком класса предложений.

3.312. Следовательно, выражение изображается общей формой предложений, которые оно характеризует.

А именно, в этой форме выражение будет постоянным, а все остальное - переменным.

3.313. Выражение, следовательно, изображается переменной, значения которой - предложения, содержащие это выражение.

(В предельном случае переменная становится постоянной, выражение - предложением.)

Я назову подобную переменную "пропозициональной переменной".

3.314. Выражение имеет значение только в предложении. Каждая переменная может рассматриваться как пропозициональная переменная.

(Включая и переменное имя.)

3.315. Если мы превратим какую-то составную часть предложения в переменную, то существует класс предложений, которые являются всем и значениями подобным образом возникшего переменного предложения. Этот класс в общем зависит еще от того, что мы, по произвольному соглашению, понимаем под частями предложения. Но если мы превратим все те знаки, значение которых было определено произвольно, в переметные, то все-таки будет существовать такой же класс. Однако теперь он зависит не от какого-либо соглашения, а только от природы предложения. Он соответствует логической форме - логическому первообразу.

3.316. Устанавливается, какие значения может принимать пропозициональная переменная. Установление значений есть переменная.

3.317. Установление значений пропозициональной переменной есть указание предложений, общим признаком которых является переменная.

Установление значений есть описание этих предложений.

Следовательно, установление будет относиться только к символам, а не к их значениям.

И только то существенно для установления, что оно есть только описание символов и ничего не утверждает об обозначаемом. Не существенно, как производится описание предложений.

3.318. Я понимаю предложение - подобно Фреге и Расселу - как функцию выражений, содержащихся в нем.

3.32. Знак есть чувственно воспринимаемая часть символа.

3.321. Следовательно, два различных символа могут иметь общий знак (письменный или звуковой) - тогда они обозначают по-разному.

3.322. На общий признак двух объектов никогда не может указывать то, что мы обозначаем их одними и теми же знаками, но при различных методах обозначения. Потому что знак произволен. Следовательно, мы могли бы также выбрать два совершенно различных знака, и куда денется тогда общность обозначения?

3.323. В повседневном языке чрезвычайно часто бывает, что одно и то же слово обозначает совершенно различными способами - следовательно, принадлежит к различным символам, или, что два слова, которые обозначают различными способами, употребляются в предложении на первый взгляд одинаково.

Так появляется слово "есть" как связка, как знак равенства и как выражение существования; "существовать" - как непереходный глагол, подобный глаголу "идти"; "тождественный"- как прилагательное; мы говорим о чем-то, но также и о том, что что-то происходит.

(В предложении "Зеленое есть зеленое", где первое слово есть собственное имя, а последнее-прилагательное, эти слова имеют не просто различные значения, но они являются различными символами).

3.324. Таким образом, легко возникают самые фундаментальные заблуждения (которыми полна вся философия).

3.325. Для того чтобы избежать этих ошибок, мы должны использовать такую символику, которая исключает их, не применяя одинаковых знаков в различных символах и не применяя одинаковым образом знаки, которые обозначают различным образом, т. е. символику, подчиняющуюся логической грамматике, логическому синтаксису.

(Логическая символика Фреге и Рассела является таким языком, который, правда, исключает еще не все ошибки.)

3.326. Для того чтобы узнать символ в знаке, мы должны учитывать осмысленное употребление.

3.327. Знак определяет логическую форму только вместе со своим логико-синтаксическим применением.

3.328. Если знак не необходим, то он не имеет значения. В этом смысл "бритвы" Оккама.

(Если все обстоит так, как если бы знак имел значение, то он имеет значение.)

3.33. В логическом синтаксисе значение знака не должно играть никакой роли; должна быть возможна разработка логического синтаксиса без всякого упоминания о значении знака; она должна предполагать только описание выражений.

3.331. Исходя из этого замечания, мы пересмотрим расселовскую "теорию типов". Ошибка Рассела проявилась в том, что при разработке своих символических правил он должен был говорить о значении знаков.

3.332. Ни одно предложение не может высказывать что-либо о самом себе, потому что пропозициональный знак не может содержаться в самом себе (это есть вся "теория типов").

3.334. Правила логического синтаксиса должны быть понятны сами собой, если только известно, как обозначает каждый знак.

3.34. Предложение обладает существенными и случайными чертами.

Случайны те черты, которые возникают благодаря особому способу конструирования пропозиционального знака, а существенны те, которые одни только делают предложение способным выражать свой смысл.

3.341. Следовательно, существенно в предложении то, что является общим для всех предложений, могущих выражать одинаковый смысл.

И точно так же вообще существенным в символе является то, что имеют между собой общим все символы, могущие выполнять одну и ту же задачу.

3.3411. Следовательно, можно было бы сказать: собственное имя есть то, что имеют общим все символы, обозначающие объект. Из этого последовательно получается, что никакое сочетание не существенно для имени.

3.342. В наших обозначениях есть, правда, нечто произвольное, но вот что не произвольно: если мы нечто определяем произвольно, то еще нечто другое должно иметь место.

(Это вытекает из сущности системы записи.)

3.3421. Конкретный метод символизации может быть несуществен, но существенно всегда то, что имеется возможный метод символизации. И так же дело обстоит вообще в философии: отдельное снова и снова оказывается несущественным, но возможность каждого отдельного раскрывает нам что-то о сущности мира.

3.343. Определения суть - правила, перевода с одного языка на другой. Каждая правильная символика должна быть переводима в другую согласно таким правилам: это есть то, что они все имеют общим.

3.344. То, что обозначено символом, есть общее всех тех символов, которыми первый символ может замещаться согласно правилам логического синтаксиса.

3.3441. Например, можно выразить общее всех способов записей функций истинности так: общим для них является то, что все они могут заменяться - например, обозначениями "~р" ("не р") и "р V q" ("р или q").

(Этим самым указано, как возможный специальный способ записи может дать нам общую информацию.)

3.3442. Знак комплекса не исчезает при анализе произвольно, так чтобы его исчезновение было различным во всякой пропозициональной структуре.

3.4. Предложение определяет место в логическом пространстве. Существование этого логического места гарантируется существованием одних только составных частей, существованием осмысленных предложений.

3:41. Пропозициональный знак и логические координаты - это и есть логическое место.

3.411. Геометрическое и логическое место соответствуют друг другу в том, что они оба есть возможность существования.

3.42. Хотя предложение должно определять только одно место в логическом пространстве, однако в нем должно быть уже дано все логическое пространство.

(Логические строительные леса вокруг образа определяют логическое пространство. Предложение охватывает все логическое пространство.)

3.5. Примененный, мыслимый пропозициональный знак есть мысль.

4. Мысль есть осмысленное предложение.

4.001. Совокупность предложений есть язык.

4.002. Человек обладает способностью строить язык, в котором можно выразить любой смысл, не имея представления о том, как и что означает каждое слово, - так же как люди говорят, не зная, как образовывались отдельные звуки.

Разговорный язык есть часть человеческого организма, и он не менее сложен, чем этот организм. Для человека невозможно непосредственно вывести логику языка.

Язык переодевает мысли. И притом так, что по внешней форме этой одежды нельзя заключить о форме переодетой мысли, ибо внешняя форма одежды образуется совсем не для того, чтобы обнаруживать форму тела. Молчаливые соглашения для понимания разговорного языка чрезмерно усложнены.

4.003. Большинство предложений и вопросов, высказанных по поводу философских проблем, не ложны, а бессмысленны. Поэтому мы вообще не можем отвечать на такого рода вопросы, мы можем только установить их бессмысленность. Большинство вопросов и предложений философов вытекает из того, что мы не понимаем логики нашего языка.

(Они относятся к такого рода вопросам, как: является ли добро более или менее тождественным, чем красота?) И не удивительно, что самые глубочайшие проблемы на самом деле не есть проблемы.

4.0031. Вся философия есть "критика языка" (правда, не в смысле Маутнера). Заслуга Рассела как раз в том, что он сумел показать, что кажущаяся логическая форма предложения не должна быть его действительной формой.

4.01. Предложение-образ действительности. Предложение - модель действительности, как мы ее себе мыслим.

4.011. На первый взгляд, по-видимому, предложение - например, как оно напечатано на бумаге - не является образом действительности, о которой оно говорит. Но ведь и ноты тоже не кажутся на первый взгляд образом музыки, и наши фонетические знаки (буквы) не кажутся образом нашей устной речи. И все же эти символики даже в обычном смысле слова оказываются образами того, что они изображают.

4.012. Очевидно, что предложение формы "aRb" мы воспринимаем как образ. Здесь, очевидно, знак есть подобие обозначаемого.

4.013. И если мы проникнем в сущность этой образности, то увидим, что она не нарушается кажущимися нерегулярностями. Потому что эти нерегулярности тоже отражают то, что они должны выразить; но только другим способом.

4.014. Граммофонная пластинка, музыкальная мысль, партитура, звуковые волны - все это стоит друг к другу в том же внутреннем образном отношении, какое существует между языком и миром.

Все они имеют общую логическую структуру.

(Как в сказке о двух юношах, их лошадях и их лилиях. Они все в некотором смысле одно и то же.)

4.0141. В том, что есть общее правило, благодаря которому музыкант может извлекать из партитуры симфонию, благодаря которому можно воспроизвести симфонию из линий на граммофонной пластинке и - по первому правилу - снова воспроизвести партитуру, - в этом заключается внутреннее сходство этих, казалось бы, совершенно различных явлений. И это правило есть закон проекции, который проектирует симфонию в языке нот. Оно есть правило перевода языка нот в язык граммофонной пластинки.

4:015. Возможность всех подобий, всей образности нашего способа выражения, основана на логике отображения.

4.016. Для того чтобы понять сущность предложения, вспомним иероглифическое письмо, изображающее факты, которые оно описывает.

И из него, не теряя существа отображения, возникло буквенное письмо.

4.02. Это мы видим из того, что мы понимаем смысл пропозиционального знака без того, чтобы он был нам объяснен.

4.021. Предложение есть образ действительности, потому что я знаю представленное им положение вещей, если я понимаю данное предложение. И я понимаю предложение без того, чтобы мне был объяснен его смысл.

4.022. Предложение показывает свой смысл. Предложение показывает, как обстоит дело, если оно истинно. И оно говорит, что дело обстоит так.

4.023. Предложение должно определять действительность до такой степени, чтобы достаточно было сказать "Да" или "Нет", для приведения его в соответствие с действительностью. Для этого действительность должна полностью описываться им.

Предложение есть описание атомарного факта.

Как описание объекта описывает его по его внешним свойствам, так предложение описывает действительность по ее внутренним свойствам.

Предложение конструирует мир с помощью логических строительных лесов, поэтому в предложении можно также видеть, как обстоит дело со всем логическим, когда это предложение истинно. Можно делать выводы из ложного предложения.

4.024. Понять предложение - значит знать, что имеет место, когда оно истинно.

(Следовательно, можно его понимать, не зная, истинно оно или нет.) Предложение понято, если поняты его составные части.

4.025. Перевод одного языка в другой происходит не так, что каждое предложение одного языка переводится в предложение другого; переводятся только составные части предложения.

(И в словаре переводятся не только существительные, но и глаголы, прилагательные, союзы и т. д.; и они все трактуются одинаково.)

4.026. Значения простых знаков (слов) должны быть нам объяснены, чтобы мы их поняли.

Пока мы объясняемся при помощи предложений.

4.027. Для предложения существенно то, что оно может сообщать нам новый смысл.

4.03. Предложение должно в старых выражениях сообщать нам новый смысл.

Предложение сообщает нам положение вещей, следовательно, оно должно быть существенно связано с этим положением вещей.

И связь состоит именно в том, что оно является логическим образом этого положения вещей.

Предложение высказывает нечто лишь постольку, поскольку оно есть образ.

4.031. В предложении положение вещей составляется как бы ради пробы. Вместо: это предложение имеет такой-то и такой-то смысл, можно просто говорить: это предложение изображает такое-то и такое-то положение вещей.

4.0311. Одно имя представляет один предмет, другое имя - другой предмет, и они связаны друг с другом. И целое - как живой образ - изображает атомарный факт.

4.0312. Возможность предложения основывается на принципе замещения объектов знаками.

Моя основная мысль заключается в том, что "логические постоянные" ничего не представляют, что логика фактов не может быть/представлена.

4.032. Предложение лишь постольку является образом положения вещей, поскольку оно логически расчленимо.

(Предложение "ambulo" тоже является составным, потому что его основа имеет другой смысл с другим окончанием, а его окончание - с другой основой.)

4.04. В предложении должно быть в точности столько различимых частей, сколько их есть в положении вещей, которое оно изображает.

Оба должны обладать одинаковой логической (математической) множественностью. (Ср. механику Герца о динамических моделях.)

4.041. Эта математическая множественность, естественно, не может быть в свою очередь отображена. При отображении невозможно выйти за ее пределы,

4.0411. Если бы мы захотели, например, то, что мы выражаем через "(x)fx", выразить через замену индекса перед fx, например, так: "(общее)fx";- это было бы неудовлетворительно: мы не знали бы, что обобщалось. Если бы мы захотели показать это через индекс "g", например, так: "f(xg)", то это также было бы неудовлетворительным: мы не знали бы область обобщения.

Если бы мы попытались разрешить это введением некоторого знака на места аргумента, например, так:

"(G, G) * F(G, G)", - это было бы неудовлетворительным:

мы не смогли бы установить тождество переменных. И так далее.

Все эти способы символизации неудовлетворительны, так как они не имеют необходимой математической множественности.

4.0412. По этой же причине неудовлетворительно и идеалистическое объяснение виденья пространственных отношений через "пространственные очки", потому что оно не может объяснить множественности этих отношений.

4.05. Действительность сравнивается с предложением.

4.06. Истинным или ложным предложение может быть, только будучи образом действительности.

4.061. Если не замечать, что предложение имеет смысл, независимый от фактов, то можно легко поверить, что истинное и ложное - равноправные отношения между знаками и обозначаемым.

Тогда можно было бы сказать, например, что "р" обозначает истинным образом то, что "~р" обозначает ложным образом, и т. д.

4.062. Нельзя ли объясняться с помощью ложных предложений так же, как до этого с помощью истинных, поскольку известно, что они мыслятся ложными? Нет! Потому что предложение истинно, если то, что в нем утверждается, имеет место; и если мы под "p" имеем в виду "~p", и то, что мы имеем в виду, имеет место, то "p" в новом понимании истинно, а не ложно.

4.0621. Но важно то, что знаки "р" и "~р" могут выражать одно и то же, так как это показывает, что знаку "~" в действительности ничто не соответствует.

То, что в предложении встречается отрицание, еще не характеризует его смысла (~~ p = р).

Предложения "р" и "~р" имеют взаимнопротивоположный смысл, но им соответствует одна и та же действительность.

4.063. Иллюстрация для разъяснения понятия истинности: черное пятно на белой бумаге; можно описать форму пятна, указывая для каждой точки поверхности, является ли она белой или черной. Факту, что точка черная, соответствует положительный факт, факту, что точка белая (не черная), отрицательный факт. Если я укажу точку поверхности (по терминологии Фреге - значение истинности), то это соответствует предположению, выдвигаемому на обсуждение, и т. д.

Но для того, чтобы можно было сказать, является ли точка черной или белой, я должен прежде всего знать, когда можно назвать точку черной и когда белой; чтобы можно было сказать, что "p" истинно (или ложно), я должен определить, при каких обстоятельствах я называю "р" истинным, и тем самым я определяю смысл предложения." Аналогия нарушается в следующем пункте: мы можем указать точку на бумаге, даже не зная, что такое черное и белое, но предложению без смысла вообще ничего не соответствует, так как оно не обозначает никакого предмета (значения истинности), свойства которого называются, например, "ложью" или "истиной". Глагол предложения не есть "истинно" или "ложно" - как думал Фреге, - но то, что "истинно", должно уже содержать глагол.

4.064. Каждое предложение должно уже иметь некоторый смысл; утверждение не может придать ему смысл, потому что оно утверждает именно смысл. То же самое относится и к отрицанию.

4.0641. Могли бы сказать: отрицание уже связывается с логическим местом, которое определяется отрицаемым предложением. Отрицающее предложение определяет не то логическое место, которое определяет отрицаемое предложение.

Отрицающее предложение определяет логическое место с помощью логического места отрицаемого предложения описывая первое как лежащее вне последнего.

Сам факт, что отрицаемое предложение может снова отрицаться, показывает, что то, что отрицается, уже является предложением, а не только предварением предложения.

4.1. Предложение изображает существование и несуществование атомарных фактов.

4.11. Совокупность всех истинных предложений есть все естествознание (или совокупность всех естественных наук).

4.111. Философия не является одной из естественных наук.

(Слово "философия" должно означать что-то стоящее над или под, но не наряду с естественными науками.)

4.112. Цель философии - логическое прояснение мыслей.

Философия не теория, а деятельность.

Философская работа состоит по существу из разъяснений.

Результат философии - не некоторое количество "философских предложений", но прояснение предложений.

Философия должна прояснять и строго разграничивать мысли, которые без этого являются как бы темными и расплывчатыми.

4.1121. Психология не ближе к философии, чем любая другая естественная наука.

Теория познания есть философия психологии. Не соответствует ли мое изучение знакового языка изучению мыслительного процесса, который философы считали таким существенным для философии логики? Только они запутались большей частью в несущественных психологических исследованиях, и аналогичная опасность грозит и моему методу.

4.1122. Дарвиновская теория имеет не больше отношения к философии, чем любая другая естественнонаучная гипотеза.

4.113. Философия ограничивает спорную область естествознания.

4.114. Она должна ставить границу мыслимому и тем самым немыслимому.

Она должна ограничивать немыслимое изнутри через мыслимое.

4.115. Она означает то, что не может быть сказано, ясно показывая то, что может быть сказано.

4.116. Все то, что вообще может быть мыслимо, должно быть ясно мыслимо.

Все то, что может быть сказано, должно быть ясно сказано.

4.12. Предложения могут изображать всю действительность, но они не могут изображать то, что они должны иметь общим с действительностью, чтобы быть способными ее изображать, - логическую форму.

Для того чтобы можно было изображать логическую форму, мы должны были бы быть в состоянии поставить себя вместе с предложениями вне логики, то есть вне мира.

4.121. Предложения не могут изображать логическую форму, она отражается в них.

Язык не может изображать то, что само отражается в языке.

Мы не можем выразить языком то, что само выражается в языке.

Предложение показывает логическую форму действительности.

Оно выявляет ее.

4.1211. Если два предложения противоречат друг другу, то это обнаруживается в их структуре; точно так же, если одно следует из другого. И так далее.

4.1212. То, что может быть показано, не может быть сказано.

4.1213. Теперь нам понятно, почему мы чувствуем, что мы владеем правильным логическим пониманием, если только все правильно в нашей символике.

4.122; "Мы можем говорить в некотором смысле о формальных свойствах объектов и атомарных фактов или о свойствах структуры фактов, и в этом же смысле - о формальных отношениях и отношениях структур.

(Вместо "свойство структуры" я также говорю "внутреннее свойство"; вместо "отношения структур" - "внутреннее отношение").

Я привожу эти выражения, чтобы показать причину очень распространенного у философов смешения внутренних отношений и собственно (внешних) отношений.

Существование подобных внутренних свойств и отношений не может, однако, утверждаться предложениями, но оно проявляется в предложениях, которые изображают факты и говорят о рассматриваемых объектах.

4.1221. Внутреннее свойство факта мы можем также назвать чертой этого факта. (В том смысле, в каком мы, например, говорим о чертах лица.)

4.123. Свойство является внутренним, если немыслимо, что его объект им не обладает.

Этот голубой цвет и тот стоят тем самым во внутреннем отношении более светлого и более темного. Немыслимо, чтобы эти два объекта не стояли в этом отношении друг к другу.

(Здесь неопределенному употреблению слов "свойство" и "отношение" соответствует неопределенное употребление слова "объект".)

4.124. Существование внутреннего свойства возможного положения вещей не выражается предложением, но оно выражает себя в предложении, изображающем это положение вещей, посредством внутреннего свойства данного предложения.

Приписывать предложению формальное свойство так же бессмысленно, как и отрицать у него это формальное свойство.

4.1241. Нельзя различать формы друг от друга, говоря, что одна форма имеет это свойство, а другая - то, так как это предполагает, что имеется смысл в утверждении любого свойства любой из этих форм.

4.125. Существование внутреннего отношения между возможными положениями вещей выражается в языке внутренним отношением между предложениями, которые их изображают.

4.1251. Здесь окончательно разрешается спорный вопрос - "являются ли все отношения внутренними или внешними".

4.1252. Ряды, упорядоченные внутренними отношениями, я называю формальными рядами.

Числовой ряд упорядочен не внешним, а внутренним отношением.

Точно так же и ряд предложений "aRb".

"($x, у): aRx xRy yRb", и т. д.

(Если "b" стоит в одном из таких отношений к "а", то я называю "b" следующим за "а".)

4.126. В том смысле, в каком мы говорим о формальных свойствах, мы можем теперь говорить и о формальных понятиях.

(Я ввожу это выражение, чтобы сделать ясной причину смешения формальных понятий с собственно понятиями, которое пронизывает всю старую логику.)

Тот факт, что нечто подводится под формальное понятие, как его объект, де может быть выражен предложением. Но это обнаруживается в знаке самого этого объекта. (Имя показывает, что оно обозначает объект, знак числа - что он обозначает число, и так далее.)

Формальные понятия не могут, как собственно понятия, изображаться функцией.

Потому что их признаки, формальные свойства, не выражаются функциями.

Выражение формального свойства есть черта определенного символа.

Знак, обозначающий признак формального понятия, является, следовательно, характерной чертой всех символов, значения которых подводятся под это понятие.

Следовательно, выражение формального понятия есть пропозициональная переменная, в которой постоянным является только эта характерная черта.

4.127. Эта пропозициональная переменная обозначает формальное понятие, а ее значения обозначают те объекты, которые подходят под это понятие.

4.1271. Каждая переменная есть знак формального понятия. Потому что каждая переменная представляет постоянную форму, которой обладают все ее значения и которая может пониматься как формальное свойство этих значений.

4.1272. Так, переменное имя "x" есть собственно знак псевдопонятия объект.

Там, где всегда правильно употребляется слово "объект" ("предмет", "вещь" и т. д.), оно выражается в логической символике через переменные имена.

Например, в предложении: "имеется два объекта, которые…" через ($x, y)…"

Там же, где оно употребляется иначе, т. е. как собственно понятийное слово, возникают бессмысленные псевдопредложения.

Так, например, нельзя сказать: "имеются объекты", как говорят "имеются книги". И также нельзя говорить: "имеется 100 объектов" или "имеется К объектов".

И вообще бессмысленно говорить о количестве всех объектов.

Это же относится и к словам "комплекс", "факт", "функция", "число" и так далее.

Все они обозначают формальные понятия и изображаются в логической символике переменными, а не функциями или классами (как думали Фреге и Рассел).

Такие выражения, как "1 есть число", "есть только один нуль", и все им подобные бессмысленны.

(Говорить "есть только одна единица" так же бессмысленно, как было бы бессмысленно сказать: 2 + 2 в 3 часа равно 4.)

4.12721. Формальное понятие уже дано с объектом, который подводится под него. Следовательно, нельзя вводить объекты формального понятия и само формальное понятие как исходные понятия. Следовательно, нельзя вводить в качестве исходных понятий, например, понятие функции и одновременно конкретные функции (как делал Рассел) или понятие числа и одновременно определенные числа.

4.1273. Если мы хотим выразить в логической символике общее предложение "b следует за а", то для этого мы употребляем выражение для общего члена формального ряда:

($x, у): aRx xRy yRb,

Общий член формального ряда можно выразить только переменной, так как понятие: "член этого формального ряда" является формальным понятием. (Это просмотрели Фреге и Рассел; способ, каким они хотели выразить общие предложения, такие, как, например, вышеприведенные, был поэтому ложным; он содержал circulus vitiosus (порочный круг).

Мы можем определить общий член формального ряда, давая его первый член и общую форму операции, которая образует последующий член из предыдущего предложения.

4.1274. Вопрос о существовании формального понятия бессмыслен. Потому что ни одно предложение не может ответить на такой вопрос. Например, нельзя спрашивать:

"Есть ли неанализируемые" субъектно-предикатные предложения?

4.128. Логические формы нечисленны.

Поэтому в логике нет каких-либо привилегированных чисел и поэтому нет никакого философского монизма или дуализма и т. д.

4.2. Смысл предложения есть его согласование или несогласование с возможностями существования и несуществования атомарных фактов.

4.21. Простейшее предложение, элементарное предложение, утверждает существование атомарного факта.

4.211. Признаком элементарного предложения является то, что ни одно элементарное предложение не может ему противоречить.

4.22. Элементарное предложение состоит из имен. Оно есть связь, сцепление имен.

4.221. Очевидно, что при анализе предложений мы должны доходить до элементарных предложений, которые состоят из непосредственной связи имен. Здесь встает вопрос: как возникает пропозициональная связь?

4.2211. Даже если мир бесконечно сложен, так что каждый факт состоит из бесконечного числа атомарных фактов и каждый атомарный факт из бесконечного числа объектов, - даже тогда должны быть даны объекты и атомарные факты.

4.23. Имя выступает в предложении только в контексте элементарного предложения.

4.24. Имена суть простые символы; я обозначаю их отдельными буквами ("x", "y", "z"). Элементарное предложение я пишу как функцию имен в форме "fx", "Ф (х, у)" и т. д. Или я обозначаю его буквами р, q, r.

4.241. Если я употребляю два знака с одним и тем же значением, то я выражаю это, ставя между ними знак "=".

Следовательно, "а == b" означает: знак "а" заменим знаком "b". (Если я ввожу с помощью уравнения некоторый новый знак, определяя, что он должен заменить первоначальный известный знак "а", то я пишу уравнение-определение - (как Рассел) в форме "а =b Def.". Определение есть символическое правило.)

4.242. Следовательно, выражения формы "а = b" являются только средством изображения; они ничего не говорят о значениях знаков "а", "b".

4.243. Можем ли мы понять два имени, не зная, обозначают ли они одну и ту же вещь или две различные вещи?

Можем ли мы понять предложение, в которое входят эти два имени, не зная, обозначают ли они одну и ту же или различные вещи?

Если я, например, знаю значение английского и значение синонимичного ему немецкого слова, то я не смогу не знать, что они синонимы; невозможно, чтобы я не мог перевести их одно в другое.

Выражение вида а == с или выведенные из них не являются ни элементарными предложениями, ни другими осмысленными знаками. (Это будет показано ниже.)

4.25. Если элементарное предложение истинно, то атомарный факт существует; если элементарное предложение ложно, то атомарный факт не существует.

4.26. Указание всех истинных элементарных предложений полностью описывает мир. Мир полностью описывается указанием всех элементарных предложений вместе с указанием того, какие из них истинны, а какие ложны.

4.27. Относительно существования и несуществования атомарных фактов имеется возможностей.

Могут существовать все комбинации атомарных фактов, и, кроме них, другие комбинации существовать не могут.

4.28. Этим комбинациям соответствует такое же число возможностей истинности и ложности элементарных предложений.

4.3. Возможности истинности элементарных предложений означают возможности существования и несуществования атомарных фактов.

4.31. Возможности истинности можно изобразить схемами следующего вида ("И" означает "истинно", "Л" - "ложно". Строчки значений "И" и "Л" под строчками элементарных предложений означают в легко понимаемой символике их возможности истинности).

4.4. Предложение есть выражение согласования и несогласования с возможностями истинности элементарных предложений.

4.41. Возможности истинности элементарных предложений есть условия истинности и ложности предложений.

4.411. С первого же взгляда кажется вероятным, что введение элементарных предложений является основополагающим для понимания всех других видов предложения. Действительно, понимание общих предложений весьма ощутимо зависит от понимания элементарных предложений.

4.42. Относительно согласования и несогласования предложения с возможностями истинности элементарных предложений имеется возможностей.

4.43 Согласование возможностей истинности мы можем выразить, соотнося с ними на схеме знак "И".

Отсутствие этого знака означает несогласование.

4.431. Выражение согласования и несогласования с возможностями истинности элементарных предложений выражает условия истинности предложения.

Предложение есть выражение своих условий истинности.

(Фреге поэтому совершенно правильно помещал их вначале, как объяснение знаков своей логической символики. Только его объяснение понятия истинности ложно: если бы "истинное" и "ложное" были действительно объектами и аргументами в выражениях ~р и т. д., тогда смысл ~р отнюдь еще не устанавливался бы определением Фреге.).

4.44. Знак, возникающий из соотнесения знака "Я" с возможностями истинности, есть пропозициональный знак.

4.441. Ясно, что комплексу знаков "Л" и "И" не соответствует никакой объект (или комплекс объектов); не более чем горизонтальными вертикальным линиям или скобкам соответствуют какие-либо объекты. Не существует "логических объектов". Аналогично, конечно, и для всех знаков, выражающих то же самое, что и схемы "И" и "Л".

4.442. Так, например:

("Знак утверждения" Фреге "/-" логически полностью бессмыслен; он только указывает у Фреге (и у Рассела), что эти авторы считают отмеченные им предложения истинными. Поэтому "/-" является частью соединения предложений не более, чем, например, номер предложения. Предложение не может утверждать о самом себе, что оно истинно.)

Если последовательность возможностей истинности в схеме устанавливается правилом комбинации раз и навсегда, тогда уже одна последняя колонка является выражением условий истинности. Если мы напишем эту колонку в строчку, то пропозициональный знак будет:

"(ИИ-И} (р, q)" или еще яснее: "(ИИЛИ) (р, q)".

(Количество мест в левых скобках определяется количеством членов в правых.)

4.45. Для "n" элементарных предложений имеется Ln возможных групп условий истинности.

Группы условий истинности, принадлежащие к возможностям истинности некоторого числа элементарных предложений, могут упорядочиваться в ряд.

4.46. Среди возможных групп условий истинности имеется два предельных случая.

В первом случае предложение истинно для всех возможностей истинности элементарного предложения. Мы говорим, что условия истинности тавтологичны.

Во втором случае предложение ложно для всех возможностей истинности. Условия истинности противоречивы.

В первом случае мы называем предложение тавтологией, во втором - противоречием.

4.461. Предложение показывает то, что оно говорит, тавтология и противоречие показывают, что они ничего не говорят.

Тавтология не имеет условий истинности, потому что она безусловно истинна; а противоречие ни при каких условиях не истинно.

Тавтология и противоречие не имеют смысла. (Как точка, из которой две стрелки расходятся в противоположных направлениях.)

(Я не знаю, например, ничего о погоде, если я знаю, что дождь идет или что дождь не идет.)

4.4611. Но тавтология и противоречие не являются бессмысленными, они являются частью символизма, подобно тому как "О" есть часть символизма арифметики.

4.462. Тавтология и противоречие - не образы действительности. Они не изображают никакого возможного положения вещей, поскольку первая допускает любое возможное положение вещей, а второе не допускает никакого.

4.463. Условия истинности определяют область, которую предложение оставляет факту.

(Предложение, образ, модель напоминают в отрицательном смысле твердое тело, которое ограничивает свободу движения другого; в положительном смысле - пространство, ограниченное твердой субстанцией, в котором помещается тело.)

Тавтология оставляет действительности все бесконечное логическое пространство, противоречие заполняет все логическое пространство и ничего не оставляет действительности. Поэтому ни одно из них не может каким-либо образом определить действительность.

4.464. Истинность тавтологии несомненна; предложение возможно, противоречие невозможно.

(Несомненно, возможно, невозможно: здесь мы имеем указание той градации, которую мы употребляем в теории вероятностей.)

4.465. Логическое произведение тавтологии и предложения говорит то же самое, что и предложение. Следовательно, это произведение тождественно с этим предложением. Потому что нельзя изменить существа символа, не изменяя его смысла.

4.466. Определенной логической комбинации знаков соответствует определенная логическая комбинация их значений. Любая, же произвольная комбинация соответствует только несвязанным знакам.

Это означает, что предложения, которые истины для любого положения вещей, вообще не могут быть никакими комбинациями знаков, так как иначе им могли бы соответствовать только определенные комбинации объектов.

(И нет такой логической комбинации, которой не соответствует никакая комбинация объектов.)

Тавтология и противоречие являются предельными случаями комбинации знаков, а именно - их исчезновением.

4.4661. Разумеется, и в тавтологии, и в противоречии знаки также сочетаются друг с другом, т. е. они относятся друг к другу, но эти отношения незначимы, несущественны для символа.

4.5. Теперь, кажется, можно дать самую общую форму предложения, т. е. дать описание предложений некоторого знакового языка, так чтобы каждый возможный смысл мог выражаться символом, который подходит под это описание, и так чтобы каждый символ, подходящий под это описание, мог выражать смысл, если соответствующим образом будут выбраны значения имен.

Ясно, что при описании самой общей формы предложения может быть описано только ее существо - иначе она не была бы собственно самой общей формой.

То, что имеется общая форма предложения, доказывается тем, что не может быть ни одного предложения, чью форму нельзя было бы предвидеть (т. е. сконструировать). Общая форма предложения такова: "дело обстоит так-то и так-то".

4.51. Предположим, мне даны все элементарные предложения; тогда можно просто спросить: какие предложения я могу построить из них? И это - все предложения, и так они ограничиваются.

4.52. Предложениями является все то, что следует из совокупности всех элементарных предложений конечно, также и из того, что это есть совокупность их всех. (Так, можно, в известном смысле, сказать - что все предложения - обобщения элементарных предложений.)

4.53. Общая форма предложения есть переменная.

5. Предложение есть функция истинности элементарных предложений.

(Элементарное предложение - функция истинности самого себя.)

5.01. Элементарные предложения-аргументы истинности предложения.

5.02. Само собой напрашивается смешение аргументов функции с индексами имен. Я узнаю значение знака настолько же из его аргумента, насколько и из его индекса.

В расселовском +с, например, "с" есть индекс, указывающий на то, что весь знак есть знак сложения количественных чисел. Но этот способ символизации основывается на произвольном соглашения, и можно было вместо +с выбрать другой простой знак, но в выражении "~р" "р" - не индекс, а аргумент: смысл выражения "~р" не может быть понят, если до этого не понят смысл "р". (В имени Юлий Цезарь "Юлий" есть индекс. Индекс всегда является частью описания объекта, к имени которого мы его присоединяем. Например, Цезарь из рода Юлиев.)

Смешение аргумента и индекса, если я не ошибаюсь, лежит в основе теории Фреге о значении предложений и функций. Для Фреге предложения логики были именами, а их аргументы - индексами этих имен.

5.1. Функции истинности можно упорядочивать в ряд.

Это есть основоположение теории вероятностей.

5.101. Функции истинности каждого определенного количества элементарных предложений могут быть написаны в схеме следующего вида.

Те возможности истинности аргументов истинности этой схемы, которые подтверждают предложение, я буду называть основаниями истинности.

5.11. Если основания истинности, общие для некоторого количества предложений, представляют в то же время основания истинности некоторого определенного предложения, то мы говорим, что истинность этого предложения следует из истинности упомянутых предложений.

5.12. В частности, истинность предложения "p" следует из истинности другого - "q", если все основания истинности второго являются основаниями истинности первого.

5.121. Основания истинности одного содержатся в основаниях истинности другого; р следует из q.

5.122. Если р следует из q, то смысл "р" содержится в смысле "q".

5.123. Если бог создает мир, в котором истинны некоторые определенные предложения, то он тем самым создает мир, в котором верны предложения, следующие из них. И подобно этому, он не мог бы создавать такого мира, в котором предложение "р" было бы истинно, не создавая всей совокупности его объектов.

5.124. Предложение утверждает каждое предложение, следующее из него.

5.1241. "p.q" есть одно из тех предложений, которые утверждают "р" и которые в то же время утверждают "q".

Два предложения друг другу противоположны, если нет осмысленного предложения, которое утверждает их обоих.

Каждое предложение, которое противоречит другому, отрицает его.

5.13. Тот факт, что истинность одного предложения следует из истинности других предложений, мы усматриваем из структуры предложений.

5.131. Если истинность одного предложения следует из истинности других, то это выражается теми отношениями, в которых находятся между собой формы этих предложений; и мы не нуждаемся в том, чтобы ставить их в эти отношения, связывая предварительно друг с другом в одно предложение, так как эти связи являются внутренними и существуют постольку, и лишь постольку, поскольку существуют эти предложения.

5.1311. Если мы заключаем от р V q и ~р к q, то отношение между формами предложений "p\/q" и "~р" здесь затемняется способом обозначения. Но если мы, например, вместо "pVq" напишем "р / q - /- р / q и вместо "~р" - "~p/р" (р/q==ни р, ни q), тo внутренняя связь станет очевидной.

(Тот факт, что можно заключить от (x)fx к fa, показывает, что общность существует также и в символе "(x)fx".)

5.132. Если р следует из q, то я могу заключить от q к р; вывести р из q.

Способ вывода всегда познается из обоих предложений.

Только они могут оправдывать вывод.

"Законы вывода", которые должны - как у Фреге и Рассела - оправдывать выводы, не имеют смысла и были бы излишни.

5.133. Все выводы происходят априори.

5.134. Из одного элементарного предложения не может следовать никакое другое.

5.135. Никаким образом нельзя заключать из существования какого-либо одного положения вещей о существовании другого, полностью отличного от первого.

5.136. Нет причинной связи, которая оправдывает подобный вывод.

5.1361. События будущего не могут выводиться из событий настоящего.

Вера в причинную связь есть предрассудок.

5.1362. Свобода воли состоит в том, что будущие действия сейчас не могут быть познаны. Мы могли бы их знать только в том случае, если причинность была бы внутренней, необходимостью, как и необходимость логического вывода. Связь здания и познанного есть связь логической необходимости.

("А знает, что р имеет место" не имеет смысла, если р есть тавтология.)

5.1363. Если из того, что предложение для нас очевидно, не следует, что оно истинно, то очевидность также не является оправданием для нашей веры в его истинность.

5.14. Если какое-либо предложение следует из другого, то последнее говорит больше, чем первое; первое меньше, чем последнее.

5.141. Если р следует из q и q из р, то они являются одним и тем же предложением.

5.142. Тавтология следует из всех предложений: она ничего не говорит.

5.143. Противоречие есть то общее у предложений, что ни одно предложение не имеет общим с другими. Тавтология есть общее всех тех предложений, которые не имеют друг с другом ничего общего.

Противоречие исчезает, так сказать, вне всех предложений, тавтология - внутри них.

Противоречие есть внешняя граница предложений, тавтология - их лишенный субстанции центр.

5.15. Если Иr - количество оснований истинности предложения "r", а Иrs - количество тех оснований истинности предложения "s", которые одновременно являются основаниями истинности "r", то мы назовем отношение Иrs: Иr мерой вероятности, которую предложение "r" дает предложению "s".

5.151. Пусть в схеме, подобной той, которая приведена выше за № 5.101, Иr - количество "И" в предложении "r"; Иrs - количество тех "И" в предложении s, которые стоят в одинаковых столбцах с "И" предложения r. Тогда предложение " r " дает предложению "s" вероятность Иrs: Иr.

5.1511. Нет никакого особого объекта, свойственного вероятностным предложениям.

5.152. Предложения, которые не имеют общих друг с другом аргументов истинности, мы называем независимыми друг от друга.

Два элементарных предложения дают друг другу вероятность 1/2.

Если р следует из q, то предложение q дает предложению "р" вероятность 1. Достоверность логического вывода есть предельный случай вероятности.

(Применение к тавтологии и противоречию.)

5.153. Предложение само по себе ни вероятно, ни невероятно. Событие наступает или не наступает; среднего не дано.

5.154. В урне было одинаковое количество белых и черных шаров (и только их). Я вытаскиваю один шар за другим и кладу их в урну обратно. Тогда я могу установить опытом, что число вынутых черных и белых шаров приближается друг к другу при постоянном вынимании.

Это, следовательно, не математический факт.

Если я теперь говорю: одинаково вероятно, что я вытяну - как белый шар, так и черный, то это означает: все известные мне обстоятельства (включая и гипотетически принимаемые естественные законы) придают наступлению одного события не больше вероятности, чем наступлению другого. Это означает, что они дают - как легко понять из вышеприведенных разъяснений - каждому событию вероятность, равную 1/2.

Проверить я могу только то, что наступление этих двух событий не зависит от обстоятельств, которых я не знаю более подробно.

5.155. Единица вероятностного предложения такова: обстоятельства - о которых я больше ничего не знаю - дают наступлению определенного события такую-то и такую-то степень вероятности.

5.156. Таким образом, вероятность есть обобщение. Она включает общее описание формы предложения. Только за неимением достоверности мы нуждаемся в вероятности. Когда мы знаем факт не полностью, но, однако, знаем что-то о его форме.

(Хотя предложение, действительно, может быть не полным образом определенного положения вещей, но оно всегда какой-нибудь полный образ.)

Вероятностное предложение является как бы извлечением из других предложений.

5.2. Структуры предложения стоят друг к другу во внутренних отношениях.

5.21. Мы можем подчеркнуть эти внутренние отношения в нашем способе выражения, изображая предложение как результат операции, которая образует его из других предложений (оснований операций).

5.22. Операция есть выражение отношения между структурами их результатов и их оснований.

5.23. Операция есть то, что должно произойти с предложением, чтобы образовать из него другие.

5.231. И это, естественно, зависит от их формальных свойств, от внутреннего подобия их форм.

5.232. Внутреннее отношение, упорядочивающее ряд, эквивалентно операции, благодаря которой один член возникает из другого.

5.233. Операция впервые может выступать там, где одно предложение возникает из другого логически значимым способом, т. е. там, где начинается логическая конструкция предложения.

5.234. Функции истинности элементарных предложений являются результатами операций, которые имеют своими основаниями элементарные предложения. (Эти операции я называю операциями истинности.)

5.2341. Смысл функции истинности р есть функция смысла р.

Отрицание, логическое сложение, логическое умножение и т. д. - суть операции.

(Отрицание делает противоположным смысл предложения.)

5.24. Операция проявляется в переменной; она показывает, как из одной формы предложения можно получить другую.

Она дает выражение различию форм.

И общим между основаниями и результатом операции как раз и являются сами основания.

5.241. Операция характеризует не форму, а только различие форм.

5.242. Та же самая операция, которая выводит "q" из "p", выводит из "q" из "p" и так далее. Это может быть выражено только тем, что "р", "q", "r" и т. д. Являются переменными, которые дают общее выражение определенным формальным отношениям.

5.25. Наличие операции не характеризует смысла предложения.

Операция ведь ничего не утверждает, утверждает только ее результат, а это зависит от оснований операции.

(Операцию и функцию не следует путать друг с другом.)

5.251. Функция не может быть своим собственным аргументом, а результат операции может быть ее собственным основанием.

5.252. Только так возможен переход от члена к члену в формальном ряду (от типа к типу в иерархии Рассела и Уайтхеда). (Рассел и Уайтхед не признавали возможности этого перехода, но всегда его употребляли.)

5.2521. Повторное применение операции к своему собственному результату я называю ее последовательным применением ("0" 0" 0", а") есть результат трехразового последовательного применения "0" " к "а").

В подобном же смысле я говорю о последовательном применении многих операций к определенному количеству предложений.

5.2522. Общий член формального ряда а, О", а, О" О" а… я пишу поэтому так: "[а, x, О", х]". Это выражение в скобках есть переменная. Первый член выражения в скобках есть начало формального ряда, второй - форма произвольного члена х ряда и третий - форма того члена ряда, который непосредственно следует за х.

5.2523. Понятие последовательного применения операции эквивалентно понятию "и так далее".

5.253. Одна операция может аннулировать результат другой. Операции могут друг друга аннулировать.

5.254. Операция может исчезать (например, отрицание в "~ ~ p". ~ ~ р=р).

5.3. Все предложения представляют результат операций - истинности с элементарными предложениями.

Операция истинности есть способ возникновения функции истинности из элементарных предложений.

5.31. Схемы № 4.31 имеют значение также тогда, когда "р", "q", "r" и т. д. не являются элементарными предложениями.

И легко увидеть, что пропозициональный знак в № 4.42 выражает одну функцию истинности элементарных предложений, даже если "р" и "q" являются функциями истинности элементарных предложений.

5.32. Все функции истинности являются результатами последовательного применения конечного количества операций истинности к элементарным предложениям.

5.4. Здесь становится ясным, что нет "логических объектов", "логических констант" (в смысле Фреге и Рассела).

5.41. Ибо все те результаты операций истинности над функциями истинности, которые являются одной и той же функцией истинности элементарных предложений, тождественны.

5.42. Очевидно, что V, É и т. д. не являются отношениями в смысле правого и левого.

Возможность перекрестного определения логических "первичных знаков" Фреге и Рассела уже показывает, что они не являются "первичными знаками" и не обозначают никаких отношений.

И очевидно, что "É", которое мы определяем через "~" и "V" тождественно тому, посредством чего мы определяем "\/" с помощью "~", и что это "V" тождественно с первым, и так далее.

5.43. Заранее, однако, довольно трудно поверить в то, что из факта р должно следовать бесконечно много других фактов, а именно ~ ~ р, ~ ~ ~ ~р и т. д. И не менее удивительно, что бесконечное количество предложений логики (математики) следует из полдюжины "исходных предложений".

Но все предложения логики говорят одно и то же. А именно ничего.

5.44. Функции истинности не являются материальными функциями.

Если можно, например, получить утверждение через двойное отрицание, то содержится ли тогда отрицание в каком-либо смысле - в утверждении?

Отрицает ли "~~р" ~р или оно утверждает р? Или то и другое?

Предложение "~ р" не трактует отрицание как объект; возможность отрицания, пожалуй, предрешается уже в утверждении.

И если бы существовал объект, называемый "~", то "~~р" должно было бы говорить нечто другое, чем "р".

Так как одно предложение говорило бы о ~, другое - нет.

5.441. Это исчезновение мнимых логических констант выступает и в том случае, если "~($ х). ~fx" говорит то же самое, что и "(х). fx, или если "~($ х). ~fxх = a" говорит то же самое, что и "fа".

5.442. Если нам дано предложение, то вместе с ним уже даны результаты всех операций истинности, основанием которых оно является.

5.45. Если есть логические первичные знаки, то правильная логика должна уяснить их место по отношению друг к другу и оправдать их существование. Конструкция логики из ее первичных знаков должна стать ясной.

5.451. Если логика имеет исходные понятия, то они должны быть независимыми друг от друга. Если введено исходное понятие, то оно должно быть введено во всех связях, в которых оно вообще имеет место. Следовательно, нельзя вводить понятие сначала для одной связи, а потом для другой. Например: если введено отрицание, то мы должны его понимать в предложениях формы "~ p" так же, как в предложениях вида - ~ p V q)", "($ х). ~fx " и других. Мы не можем вводить его сначала для одного класса случаев, потом для другого, потому что тогда оставалось бы сомнительным, является ли его значение в обоих случаях одинаковым, и не было бы основания для употребления в обоих случаях одного и того же способа символизации.

(Короче, для введения первичных знаков имеет значение mutatis mutandis, то же самое, что Фреге в работе "Основные законы арифметики" говорил относительно введения знаков через определения.)

5.452. Введение нового знака в символизм логики должно быть всегда чревато последствиями. Ни один новый знак не должен вводиться в логике - так сказать, с совершенно невинной миной - в скобках или в сноске.

(Так, в "Principia Mathematical Рассела и Уайтхеда встречаются словесные определения и исходные предложения. Почему здесь внезапно появляются слова? Это нуждается в оправдании. Но оправдания нет и не может быть, так как этот процесс фактически не дозволен.)

Но если введение нового знака является необходимо доказанным в каком-либо месте, то должны тотчас же спросить: где должен этот знак постоянно применяться? Отныне его место в логике должно быть выяснено.

5.453. Все числа в логике должны допускать оправдание.

Или - скорее - должно выявиться, что в логике нет никаких чисел.

Нет никаких привилегированных чисел.

5.454. В логике нет соседства, нельзя дать никакой классификации.

В логике не может быть более общего и более особенного.

5.4541. Решения логических проблем должны быть простыми, так как они устанавливают стандарт простоты.

Люди всегда догадывались, что должна быть дана область вопросов, ответы на которые априори симметричны и объединяются в законченные регулярные структуры.

5.46. Если логические знаки вводятся правильно, то тем самым вводится смысл всех их комбинаций, следовательно, не только "pVq", но также и "~(pV~q)" и т. д. Тем самым вводится результат всех возможных комбинаций скобок. И благодари этому становится ясным, что собственно общими первичными знаками являются не "p\/q", ($ х) f(x)" и т. д., а самая общая форма их комбинаций.

5.461. Большое значение имеет тот кажущийся неважным факт, что логические псевдоотношения, как V и É, нуждаются в скобках, в отличие от действительных отношений.

Употребление, скобок при этих псевдопервичных знаках уже указывает на то, что они не являются в действительности первичными знаками. Все-таки, по-видимому, никто не верит, что скобки имеют самостоятельное значение.

5.4611. Логические знаки операций являются пунктуациями.

5.47. Ясно, что все то, что может быть сказано заранее о форме всех предложений вообще, может быть сказано за один раз.

Ведь все логические операции уже содержатся в элементарном предложении. Потому что "о" говорит то же самое, что и "($ х)fх.х. == а".

Где есть композиция, там есть аргумент и функция, а где есть они, там есть уже все логические константы.

Можно было бы сказать: одна логическая константа есть то, что все предложения, по своей природе, имеют общим друг с другом.

Но это есть общая форма предложения.

5.471. Общая форма предложения есть сущность предложения.

5.4711. Дать сущность предложения значит дать сущность всех описаний, следовательно, дать сущность мира.

5.472. Описание самой общей формы предложения есть описание одного и единственного общего первичного знака в логике.

5.473. Логика должна сама о себе заботиться. Возможный знак тоже должен быть способен обозначать.

Все то, что в логике возможно, является также дозволенным. ("Сократ тождествен" ничего не означает потому, что нет свойства, называемого "тождественный". Предложение бессмысленно потому, что мы не дали некоторого произвольного определения, а не потому, что символ сам по себе не дозволен.)

В некотором смысле мы не можем делать ошибок в логике.

5.4731. Самоочевидность, о которой так много говорил Рассел, в логике может стать лишней только благодаря тому, что язык сам предотвращает каждую логическую ошибку. Априорность логики заключается в том, что нельзя нелогически мыслить.

5.4732. Мы не можем дать знаку неправильный смысл.

5.47321. "Бритва" Оккама не является, конечно, произвольным правилом или правилом, оправданным своим практическим успехом: она просто говорит, что не необходимый элемент символики ничего не значит.

Знаки, служащие для одной цели, логически эквивалентны; знаки, не служащие ни для какой цели, логически незначимы.

5.4733. Фреге говорит: каждое законно образованное предложение должно иметь некоторый смысл; и я говорю: каждое возможное предложение образовано законно, и если оно не имеет смысла, то это может быть только потому, что мы не дали некоторым его составным частям никакого значения…

5.474. Количество необходимых основных операций зависит только от нашего способа записи.

5.475. Это только вопрос построения системы знаков с определенным числом измерений-с определенной математической множественностью.

5.476. Ясно, что здесь речь идет не о количестве исходных понятий, которые должны обозначаться, но только о выражении правила.

5.501. Выражение в скобках, члены которого являются предложениями, я обозначаю - если последовательность членов в скобках безразлична - знакам вида "x". "X" есть переменная, значения которой являются членами выражения, заключенного в скобки; и черточка над переменной означает, что она заменяет все свои значения в скобках.

(Если, например, "x" имеет три значения: Р, W, R, то, следовательно, (x) = (Р, W, R)

Значения переменных устанавливаются. Установление есть описание предложений, заменяемых переменной. Как происходит описание членов выражения, заключенного в скобки, не существенно.

Мы можем различать три вида описаний:

I. Прямое перечисление. В этом случае мы можем просто вместо переменной поставить ее постоянное значение.

II. Указание функции fx, значения которой для всех значений х являются описываемыми предложениями.

III. Указание формального закона, по которому образованы эти предложения. В этом случае члены выражения, заключенного в скобки, суть все члены формального ряда.

5.502. Я, следовательно, пишу вместо " (- - И) (x…)", N(x)".

N(x) есть отрицание всех значений пропозициональной переменной.

5.503. Так как, очевидно, легко выразить, как посредством этой операции могут образовываться предложения и как посредством ее они не должны образовываться, то поэтому данное обстоятельство также должно допускать точное выражение.

5.51. Если x имеет только одно значение, то N(x) = ~ р (не р), и если имеет два значения, то N(x) = ~ p. ~ q (ни р, ни q).

5.511. Как может всеобъемлющая, отражающая мир логика употреблять такие специальные трюки и манипуляции? Только связывая все это в бесконечно тонкую сеть, в огромное зеркало.

5.512. "~ р" истинно, если "p" ложно. Следовательно, в истинном предложении "~ р" "р" есть ложное предложение. Как может теперь штрих "~" привести его в соответствие с действительностью?

Но то, что отрицает в "~ р", есть, однако, не "~", но то, что является общим для всех знаков этого способа записи, отрицающих р.

Отсюда общее правило, по которому образуются "~ р", "~ ~ ~ р", "~ р V ~ p", "~ p ~ p" и т. д. (до бесконечности). И это общее вновь отражает отрицание.

5.513. Можно было бы сказать: общее всех символов, которые утверждают как р, так и q, есть предложение "pVq". Общее всех символов, которые утверждают или р, или q, есть предложение "рVq".

Итак, можно сказать: два предложения друг другу противоречат, когда они не имеют ничего общего друг с другом; и каждое предложение имеет только одно отрицание, так как имеется только одно предложение, которое полностью лежит вне его.

Таким же образом в расселовском способе записи обнаруживается, что "q: pV~ p" говорит то же самое, что и "q"; что "р V ~ p" ничего не говорит.

5.514. Если установлен способ записи, то в нем имеется правило, по которому образуются все предложения, отрицающие р, правило, по которому образуются все предложения, утверждающие р, правило, по которому образуются все предложения, утверждающие р или q, и т. д.

Эти правила эквивалентны символам, и в них снова отражается их смысл.

5.515. Следует показать в наших символах, что то, что связывается посредством "V", "." и т. д., должно быть предложениями.

Именно это имеет место, так как символы "р" и "q" ведь сами предполагают "V", "~" и т. д. Если знак "р" в "pVq" не замещает комплексного знака, то он сам по себе не может иметь смысла, но тогда знаки "рVр", "р. р" и т. д., имеющие тот же смысл, что и "р", также не имеют смысла. Но если "рVр" не имеет смысла, то "рVq" также не может иметь смысла.

5.5151. Должен ли знак отрицательного предложения образовываться с помощью знака положительного? Почему нельзя выразить отрицательное предложение посредством отрицательного факта? (Например, если "а" не стоит в определенном отношении к "b", то это можно было выразить тем, что aRb не имеет места.)

Но ведь здесь отрицательное предложение также косвенно образовано через положительное.

Положительное предложение предполагает существование отрицательного предложения и наоборот.

5.52. Если значения S являются всеми значениями функции fx для всех значений х, то N(x) = ~($x). fx

5.521. Я отделяю понятие "все" от функции истинности.

Фреге и Рассел вводили общность в связи с логическим произведением или логической суммой. Так было труднее понять предложения "($x). fх" и "(x)fx", в которых скрыты обе эти идеи.

5.522. Своеобразие "символики общности", во-первых, в том, что она ссылается на логический первообраз, и, во-вторых, что она подчеркивает константы.

5.523. Символ общности выступает как аргумент.

5.524. Если даны объекты, то тем самым уже даны все объекты.

Если даны элементарные предложения, то тем самым также даны все элементарные предложения.

5.525. Неправильно передавать предложение "($x). fх" словами "fx возможно", как это делает Рассел.

Несомненность, возможность или невозможность положения вещей выражаются не предложением, но тем, что выражение есть тавтология, осмысленное предложение или противоречие.

Тот прецедент, на который постоянно могли бы ссылаться, должен наличествовать уже в самом символе.

5.526. Можно полностью описать мир при помощи вполне обобщенных предложений, т. е. не согласовывая заранее какое-либо имя с определенным объектом.

Чтобы затем перейти к обычному способу выражения, нужно просто к выражению "имеется один и только один х, который…" прибавлять: "и этот х есть а".

5.5261. Вполне обобщенное предложение является составным, как и любое другое предложение. (Это проявляется в том, что мы в "($х, Ф). Фх" должны упоминать "Ф" и "x" раздельно. Оба независимо стоят в отношениях обозначения к миру, как и в необобщенном предложении.)

Охарактеризуем составной символ: он имеет нечто общее с другими символами.

5.5262. Ведь истинность или ложность каждого предложения меняет нечто в общей структуре мира. И пространство, которое оставляется его структуре совокупностью элементарных предложений, есть как раз то, которое ограничивается вполне общими предложениями.

(Если истинно какое-либо элементарное предложение, то тем самым во всяком случае истинно еще одно элементарное предложение.)

5.53. Тождество объектов я выражаю тождеством знаков, а не с помощью знака тождества. Различие объектов - различием знаков.

5.5301. Очевидно, что тождество не есть отношение между объектами. Это становится совершенно ясным, если, например, рассмотреть предложение: "(х): fx. É.х = а". Это предложение говорит просто то, что только а удовлетворяет функцию f, а не то, что только такие вещи удовлетворяют функцию f, которые имеют определенное отношение к а.

Можно, конечно, теперь сказать, что как раз только а имеет это отношение к а, но, чтобы выразить это, мы нуждаемся в самом знаке тождества.

5.5302. Расселовское определение "==" не годится, так как согласно ему нельзя сказать, что два объекта имеют общими все свойства. (Даже если это предложение никогда не верно, оно все же имеет смысл.)

5.5303. Между прочим: сказать о двух предметах, что они тождественны, бессмысленно, а сказать об одном предмете, что он тождествен самому себе, значит ничего не сказать.

5.531. Следовательно, я не пишу "f(a, b). a == b", но "f(а, а)" (или "f(b, b)"). И не "f(а, b). ~ а == b", но "f(а, b)".

5.532. И аналогично: не "($х, y). f (х, у). х == y", но ($х). f(x,x)"; и не "($х, у). f(x.y).~ х = у", но "($х, y). f (х, у)".

(Следовательно, вместо расселовского "($х, y). f (х, у)": "($х, y). f (х, у)". V "($х). f (х, x)".)

5.5321. Вместо "(х): fх х == а" мы, следовательно, пишем, например, "($х). f (х, у)".: ~($х, y). fх fу".

А предложение "только один х удовлетворяет f ()" гласит: " ($х). fx: ~ ($х, y). fx. fy".

5.533. Следовательно, знак тождества не является существенной составной частью логической символики

5.534. И теперь Мы видим, что псевдопредложения, как "а==а", "а= Ь. Ь = с. É а ==с", " ($). х == х", "($х). х == о" и т. д., в правильной логической символике даже не могут быть написаны.

5.535. Тем самым исчезают и все проблемы, связанные с подобными псевдопредложениями.

Здесь уже решаются все проблемы, связанные с расселовской "аксиомой бесконечности".

То, что должна высказать аксиома бесконечности, могло бы выразиться в языке тем, что имеется бесконечно много имен с различным значением.

5.5351. Существуют определенные случаи, когда возникает искушение употребить выражение вида "а =а" или "рÉр" и тому подобные. Это происходит именно тогда, когда хотят говорить о прообразе: предложение, вещь и т. д. Так, Рассел передал в "Принципах математики" ("Principles of Mathematics") бессмыслицу "р есть предложение" в символах посредством "рÉр" и принял ее как гипотезу для определенных предложений, чтобы показать, что места их аргументов могут быть заняты только предложениями.

(Ставить гипотезу рÉр перед предложением, чтобы его аргументам обеспечить правильную форму, уже потому бессмысленно, что эта гипотеза для не-предложения как аргумента является не ложной, "о бессмысленной, и потому, что само предложение с аргументами неправильного вида является бессмысленным и, следовательно, предохраняет себя от неправильных аргументов столь же хорошо или столь же плохо, как и бессмысленная гипотеза, предназначенная для этой цели.)

5.5352. Также хотели выражать "предметов не существует" через "~ ($х, y). х=х". Но даже если это было бы предложением, разве оно не было бы истинным, даже если бы действительно "предметы существовали", но при этом не были бы тождественны самим себе?

5.54. В общей пропозициональной форме предложение входит в предложение только как основание операций истинности.

5.541. На первый взгляд, кажется, будто предложение может также входить в другое и другим способом.

В особенности в определенных формах предложений психологии, как "А думает, что р имеет место" или "А мыслит р".

Здесь на первый взгляд кажется, что предложение р как будто стоит к объекту А в каком-то отношении.

(Так понимались эти предложения и в современной теории познания (Рассел, Мур и т. д.).)

5.542. Но ясно, что "Доверит, что р", "А мыслит р", "А говорит р" являются предложениями формы: "р говорит р"; и здесь мы имеем не координацию факта и объекта, а координацию фактов посредством координации их объектов.

5.5421. Это также показывает, что душа-субъект и т. д., - как она понимается в современной поверхностной психологии, есть небылица.

Составная душа больше не была бы собственно душой.

5.5422. Правильное объяснение формы предложения "А судит о р" должно показать, что невозможно судить о бессмыслице (расселовская теория этому условию не удовлетворяет).

5.5423. Воспринимать комплекс, значит воспринимать, что его составные части относятся друг к другу так-то и так-то.

Этим, возможно, объясняется и то, что фигуру можно видеть как куб двояким образом; возможно, этим объясняются и все подобные явления. Ибо мы действительно видим два различных факта.

(Если я смотрю сначала на углы "а" и только мельком на "b", то "a" кажется спереди, а "b" - сзади, и наоборот.)

5.55. Мы теперь априори должны ответить на вопрос о всех возможных формах элементарных предложений.

Элементарное предложение состоит из имен. Но так как мы не можем указать количество имен с различными значениями, то мы не можем также указать состав элементарного предложения.

5.551. Нашим основным принципом является то, что каждый вопрос, который вообще может решаться логикой, должен быть решен ею тотчас же.

(И если мы оказываемся в такой ситуации, что должны решать подобную проблему с помощью созерцания мира, то это показывает, что наш путь ложен в своей основе.)

5.552. "Опыт", в котором мы нуждаемся для понимания логики, заключается не в том, что нечто обстоит так-то и так-то, но в том, что нечто есть, но это как раз не опыт.

Логика есть до всякого опыта - что нечто есть так.

Она есть до Как, но не до Что.

5.5521. И если бы это было не так, то как могли бы мы применять - логику? Можно было бы сказать: если бы была" логика, даже если не было бы мира, как тогда могла бы быть логика, поскольку есть мир?

5.553. Рассел говорил, что имеются простые отношения между различными количествами предметов (индивидов). Но между какими количествами? И как должно это решаться? Опытом?

(Нет привилегированных чисел.)

5.554. Перечисление любых особых форм было бы совершенно искусственным.

5.5541. Должна априори иметься возможность устанавливать, могу ли я, например, попасть в такую ситуацию, чтобы я должен был обозначить знаком 27 местное отношение.

5.5542. Но можно ли вообще так спрашивать? Можем ли мы установить знаковую форму, не зная, может ли ей нечто соответствовать?

Имеет ли смысл вопрос: что должно быть, чтобы что-то другое могло иметь место?

5.555. Ясно, что мы имеем понятие элементарного предложения, помимо его особых логических форм.

Но где можно строить символы согласно системе, там логически важна эта система, а не отдельные символы.

И как было бы возможно, чтобы я в логике имел дело с формами, которые я могу изобрести? Но я должен иметь дело с тем, что дает мне возможность изобретать их.

5.556. Не может быть иерархии форм элементарных предложений. Мы можем предвидеть только то, что мы сами конструируем.

5.5561. Эмпирическая реальность ограничена совокупностью всех объектов. Граница снова появляется в совокупности всех элементарных предложений. Иерархии независимы от действительности и должны быть независимы от нее.

5.5562. Если мы знаем по чисто логическим основаниям, что должны быть элементарные предложения, то это должен знать каждый, кто понимает предложения в их неанализированной форме.

5.5563. Все предложения нашего разговорного языка являются фактически, так как они есть, логически полностью упорядоченными. Всякое простейшее, которое мы должны здесь дать, не является подобием истины, но есть сама полная истина.

(Наши проблемы не абстрактные, а, пожалуй, самые конкретные из всех.)

5.557. Применение логики решает, какие элементарные предложения имеются.

Логика не может заранее предвидеть того, что заключено в ее применении.

Ясно: логика не должна противоречить своему применению.

Но логика должна соприкасаться со своим применением.

Следовательно, логика и ее применение не должны перекрещиваться друг с другом.

5.5571. Если я не могу априори дать элементарных предложений, то желание их дать должно вести к явной бессмыслице.

5.6. Границы моего языка означают границы моего мира.

5.61. Логика наполняет мир; границы мира являются также ее границами.

Поэтому мы не можем говорить в логике: это и это существует в мире, а то - нет.

Ибо это, по-видимому, предполагало бы, что мы исключаем определенные возможности, а этого не может быть, так как для этого логика должна была бы выйти за границы мира: чтобы она могла рассматривать эти границы также с другой стороны.

То, чего мы не можем мыслить, того мы мыслить не можем; мы, следовательно, не можем и сказать того, чего мы не можем мыслить.

5.62. Это замечание дает нам ключ к решению вопроса о том, а какой мере солипсизм является истиной.

То, что в действительности подразумевает солипсизм, вполне правильно, только это не может быть сказано, а лишь показывает себя.

Тот факт, что мир есть мой мир, проявляется в том, что границы языка (единственного языка, который понимаю я) означают границы моего мира.

5.621. Мир - и жизнь едины.

5.63. Я есть мой мир (микрокосм).

5.631. Мыслящего, представляющего субъекта нет. Если я пишу книгу "Мир, как я его нахожу", в ней должно быть также сообщено о моем теле и сказано, какие члены подчиняются моей воле и какие - нет и т. д. Это есть, собственно, метод изоляции субъекта, или скорее, показа, что в некотором важном смысле субъекта нет, т. е. о нем одном не может идти речь в этой книге.

5.632. Субъект не принадлежит миру, но он есть граница мира.

5.633. Где в мире можно заметить метафизический субъект?

Вы говорите, что здесь дело обстоит точно так же, как с глазом и полем зрения. Но в действительности вы сами не видите глаза.

И не из чего в поле зрения нельзя заключить, что оно видится глазом.

5.6331. Ибо поле зрения не имеет такой формы.

5.634. Это связано с тем, что ни одна часть нашего опыта не является также априорной.

Все, что мы видим, может быть также другим.

Все, что мы можем вообще описать, может также быть другим.

Нет никакого априорного порядка вещей.

5.64. Здесь видно, что строго проведенный солипсизм совпадает с чистым реализмом. Я солипсизма сокращается до непротяженной точки, и остается соотнесенная с ним реальность.

5.641. Следовательно, действительно имеется смысл, в котором в философии можно не психологически говорить о Я.

Я выступает в философии благодаря тому, что "мир есть мой мир".

Философское Я есть не человек, человеческое тело и человеческая душа, о которой говорится в психологии, но метафизический субъект, граница - а не часть мира.

6. Общая форма функции истинности есть: .

Это есть общая форма предложения.

6.001. Это означает только, что каждое предложение есть результат последовательного применения операций N"(x) к элементарным предложениям.

6.002. Если дана общая форма того, как построено предложение, то тем самым дана общая форма того, как можно посредством операции из одного предложения создать другое.

6.01. Следовательно, общая форма операции. W"(h) есть: (=).

Это есть самая общая форма перехода от одного предложения к другому.

6.02. И таким образом мы приходим к числам: я определяю x=W0x Def и W"Wv"x=Wv+1"xDef.

Следовательно, согласно этим символическим правилам, мы ряд x, W" x, W"W"x…. напишем так: W°x, W0+1x….

Следовательно, вместо

6.021. Число есть показатель операции.

6.022. Понятие числа есть не что иное, как общее всех чисел, общая форма числа.

Понятие числа есть переменное число.

А понятие равенства чисел есть общая форма всех особых числовых равенств.

6.03. Общая форма целого числа есть:

6.031. Теория классов в математике совершенно излишня.

Это связано с тем, что общность, употребляемая в математике, - не случайная общность.

6.1. Предложения логики суть тавтологии.

6.11. Предложения логики, следовательно, ничего не говорят. (Они являются аналитическими предложениями.)

6.111. Теории, в которых предложение логики может казаться содержательным, всегда ложны. Можно, например, верить, что слова "истинно" и "ложно" обозначают два свойства среди других свойств, и тогда казалось бы удивительным фактом то, что всякое предложение обладает одним из этих свойств. Это кажется теперь далеко не самоочевидным, столь же мало самоочевидным, как, например, предложение "все розы или желтые, или красные", даже если оно истинно. Да, каждое такое предложение в таком случае получает полностью характер естественнонаучного предложения, а это есть верный признак того, что оно было ложно понято.

6.112. Правильное объяснение логических предложений должно ставить их в исключительное положение среди всех предложений.

6.113. Специфическим признаком логических предложений является то, что их истинность узнается из символа самого по себе, и этот факт заключает в себе всю философию логики. И одной из важнейших фактов является также то, что истинность или ложность нелогических предложений не может быть познана из одних этих предложений.

6.12. Тот факт, что предложения логики-тавтологии, показывает формальные - логические - свойства языка, мира.

То, что их составные части, будучи так связаны, дают тавтологию, характеризует логику их составных частей.

Чтобы предложения, соединенные определенным образом, дали тавтологию, они должны иметь определенные свойства структуры. То, что, будучи так связаны, они дают тавтологию, показывает, следовательно, что они обладают этими свойствами структуры.

6.1201. То, что, например, предложения "р" и "~р" в связи ~ (р* ~р)" дают тавтологию, показывает, что они противоречат друг другу. То, что предложения "р É р", "р" и "q", связанные друг с другом в форме "(рÉq)*(р): É: (q)", дают тавтологию, показывает, что q следует из р и pÉ q. To, что "(x) fx: É: fа" есть тавтология, показывает, что fa следует из (х) * fx, и т. д.

6.1202. Ясно, что для этой же цели можно было бы применять вместо тавтологии противоречия.

6.1203. Для того чтобы опознать тавтологию как таковую, можно пользоваться в тех случаях, когда в тавтологию не входит знак общности, следующим наглядным методом: я пишу вместо "p", "q", "r" и т. д. "ИрЛ". "ИqЛ", "ИrЛ" и т. д. Комбинации истинности я выражаю скобками, а координацию истинности или ложности всего предложения с комбинациями истинности аргументов истинности - линиями следующим образом:

Этот знак изображал бы, например, предложение pÉq. Теперь я хочу исследовать на основании этого, является ли, например, предложение ~ (р * ~р) (закон противоречия) тавтологией. Форма "~x" в нашем способе записи напишется: И - "ИxЛ" - Л.

Форма "~xh" напишется так.

Поэтому предложение ~ (р.~q) гласит следующее.

Если мы поставим здесь вместо "q" - "р" и исследуем сочетание самых крайних И и Л с самыми внутренними, то получится, что истинность всего предложения согласовывается со всеми комбинациями истинности его аргументов, а его ложность не согласовывается ни с одной комбинацией истинности.

6.121. Предложения логики демонстрируют логические свойства предложений, связывая их в ничего не говорящие предложения.

Этот метод можно было бы назвать также методом нуля. В логическом предложении предложения уравновешиваются друг с другом, и тогда состояние равновесия указывает, как должны логически строиться эти предложения.

6.122. Из этого следует, что мы можем обходиться без логических предложений, так как мы ведь можем узнавать в соответствующей записи формальные свойства предложений простым наблюдением их.

6.1221. Если, например, два предложения "р" и "q" в связи "pÉq" дают тавтологию, то ясно, что q следует из р.

Например, то, что " следует из "pÉ q*p", мы видим из самих этих двух предложений, - но это мы можем также показать, связывая их в "р É q * р: É: q" и показывая затем, что это тавтология.

6.1222. Это проливает свет на вопрос, почему логические предложения могут подтверждаться, опытом не более, чем они могут опровергаться опытом. Предложение логики не только не должно опровергаться никаким возможным опытом, но оно также не может им подтверждаться.

6.1223. Теперь ясно, почему мы нередко чувствуем, будто "логические истины" должны "требоваться" нами. Мы можем фактически требовать их постольку, поскольку мы можем требовать удовлетворительного способа записи.

6.1224. Теперь также ясно, почему логика была названа учением о формах и выводе.

6.123. Ясно, что логические законы сами не могут в свою очередь подчиняться логическим законам.

(Для каждого "типа" нет своего особого закона противоречия, как полагал Рассел, но достаточно одного, так как он ведь не применяется к самому себе.)

6.1231. Признаком логического предложения не является общезначимость. Быть общим - это ведь только значит: случайно иметь значение для всех предметов. Необобщенное предложение может быть тавтологичным точно так же, как и обобщенное.

6.1232. Логическую общезначимость можно было бы назвать существенной, в противоположность случайной общезначимости, которая выражается, например, в предложении "все люди смертны". Предложения типа расселовской "аксиомы сводимости" не являются логическими предложениями, и этим объясняется то, что мы чувствуем: подобные предложения, даже если они истинны, могут быть истинными только благодаря счастливой случайности.

6.1233. Можно представить себе мир, в котором "аксиома сводимости" недействительна. Но ясно, что логика не имеет никакого отношения к вопросу о том, таков ли наш мир в действительности или нет.

6.124. Логические предложения описывают строительные леса мира, или, скорее, изображают их. Они ни о чем не "трактуют". Они предполагают, что имена имеют значение, а элементарные предложения - смысл; это и есть их связь с миром. Ясно, что должен показывать нечто о мире тот факт, что некоторые связи символов, имеющие, по существу, определенный характер, являются тавтологиями. Мы сказали, что в символах, которые мы употребляем, кое-что является произвольным, а кое-что - нет. В логике выражается только это; но это означает, что в логике не мы выражаем с помощью знаков то, что мы хотим, а в логике высказывает себя природа естественно-необходимых знаков. Иными словами, если мы знаем логический синтаксис какого-либо знакового языка, то уже. даны все предложения логики.

6.125. Можно также и по старому пониманию логики дать заранее описание всех "истинных" логических предложений.

6.1251. Следовательно, в логике не может быть ничего неожиданного.

6.126. Принадлежит ли предложение к логике, можно вычислить вычислением логических свойств символа.

И это мы делаем при "доказательстве" логического предложения. Потому что, не заботясь о смысле и значении, мы образуем логическое предложение из другого по простым символическим правилам.

Доказательство логических предложений состоит в том, что мы можем их образовывать из других логических предложений последовательным применением определенных операций, которые постоянно создают из первых предложений опять тавтологии. (А именно: из тавтологии следуют только тавтологии.)

Естественно, что для логики совершенно не важен способ показа того, что ее предложения суть тавтологии. Уже потому, что предложения, из которых исходит доказательство, должны без доказательства показывать, что они - тавтологии.

6.1261. В логике процесс и результат эквивалентны. (Поэтому нет никаких неожиданностей.)

6.1262. Доказательство в логике есть только механическое средство облегчить распознавание тавтологии там, где она усложнена.

6.1263. Также было бы чересчур хорошо, если бы можно было логически доказать одно осмысленное предложение из другого, а также доказать логическое предложение. Заранее ясно, что логическое доказательство осмысленного предложения и доказательство в логике должны быть совершенно различными вещами.

6.1264. Осмысленное предложение нечто высказывает, а его доказательство показывает, что это так и есть; в логике каждое предложение является формой доказательства.

Каждое предложение логики есть изображенный в знаках modus ponens (a modus ponens нельзя выразить предложением).

6.1265. Всегда можно так понять логику, что каждое предложение есть свое собственное доказательство.

6.127. Все предложения логики равноправны, среди них нет существенно исходных и выводимых из них предложений.

Всякая тавтология сама показывает, что она - тавтология.

6.1271. Ясно, что число "логических исходных предложений" произвольно, так как ведь можно было бы вывести логику из одного исходного Предложения, образуя, например, просто логическое произведение исходных предложений Фреге. (Фреге, возможно, сказал бы, что это положение не было бы непосредственно очевидным. Но удивительно, что такой строгий мыслитель, как Фреге, принимал степень очевидности в качестве критерия логического предложения.)

6.13. Логика не теория, а отражение мира.

Логика трансцендентальна.

6.2. Математика есть логический метод.

Предложения математики являются уравнениями, а потому - псевдопредложениями.

6.21. Предложение математики не выражает никакой мысли.

6.211. В жизни ведь нет таких математических предложений, в которых мы бы нуждались, но математические предложения мы употребляем только для того, чтобы из предложений, не принадлежащих математике, выводить другие, равным образом не принадлежащие математике.

(В философии вопрос "Для чего мы, собственно, употребляем данное слово, данное предложение" всегда приводил к ценным результатам.)

6.22. Логику мира, которую предложения логики показывают в тавтологиях, математика показывает в уравнениях.

6.23. Если два выражения связаны знаком" равенства, то это означает, что они взаимозаменимы. Но имеет ли это место - должно быть видно из самих этих двух выражений.

Взаимозаменяемость двух выражений характеризует их логическую форму.

6.231. Свойством утверждения является то, что оно может пониматься как двойное отрицание.

Свойством "1+1+1+1" является то, что оно может пониматься как "(1 + 1) + 1 + 1)".

6.232. Фреге говорит, что эти выражения имеют, одинаковое значение, но различный смысл.

Но в уравнении существенно то, что оно не необходимо для того, чтобы показать, что оба выражения, связываемые знаком равенства, имеют одинаковое значение, так как это может быть понято из самих этих двух выражений.

6.2321. И то обстоятельство, что предложения математики могут доказываться, означает не что иное, как их правильность можно усмотреть, не сравнивая то, что они выражают, с фактами относительно их правильности.

6.2322. Тождество значений двух выражений не может утверждаться. Ибо для того, чтобы иметь возможность что-либо утверждать об их значении, я должен знать их значение; а зная эти значения, я знаю, означают ли они одно и то же или нечто различное.

6.2323. Уравнение характеризует только точку зрения, с которой я рассматриваю оба выражения, иными словами - точку зрения тождества их значений.

6.233. На вопрос, нужна ли для решения математических проблем интуиция, следует отвечать, что сам язык доставляет здесь необходимую интуицию.

6.2331. Процесс счета как раз способствует этой интуиции.

Расчет не есть эксперимент.

6.234. Математика есть метод логики.

6.2341. Существо математического метода - работа с уравнениями. На этом методе основывается, собственно говоря, то обстоятельство, что всякое предложение математики должно быть понятно само собой.

6.24. Метод, с помощью которого математика приходит к своим уравнениям, есть метод подстановки.

Ибо уравнения выражают заместимость двух выражений, и мы переходим от одного количества уравнений к новым уравнениям, заменяя соответственно уравнениям одни выражения другими.

6.3. Исследование логики означает исследование всей закономерности. А вне логики все случайно.

6.31. Так называемый закон индукции ни в коем случае не может быть логическим законом, так как очевидно, что он является осмысленным предложением, и поэтому также он не может быть априорным законом.

6.32. Закон причинности не закон, а форма закона.

6.321. "Закон причинности" - это родовое имя. И, как в механике, мы говорим, что имеется закон минимума, например закон наименьшего действия, так и в физике имеются причинные законы, законы причинностной формы.

6.3211. Ведь о том, что должен быть "закон наименьшего действия", догадывались еще прежде, чем узнали, как он формулируется. (Здесь, как всегда, априорно достоверное оказывается чем-то чисто логическим.)

6.33. Мы не верим априори в закон сохранения, но мы априори знаем возможность логической формы.

6.34. Все такие предложения, как закон основания, непрерывности природе, наименьшей затраты в природе и т. д., все он представляют априорные умозрения возможных форм предложений науки.

6.341. Например, ньютоновская механика приводит описание мира к единой форме. Представим себе белую поверхность, на которой в беспорядке расположены черные пятна. Теперь мы говорим: какую бы картину они ни образовывали, я всегда могу сделать ее описание сколь угодно точным, покрывая эту поверхность достаточно частой сеткой, составленной из квадратных ячеек, и говоря о каждом квадрате, белый он или черный. Таким образом я буду приводить Описание поверхности к единой форме. Эта форма произвольна, поскольку я мог бы с таким же успехом применить сетку из треугольных или шестиугольных ячеек. Может пучиться, что описание с помощью треугольной сетки было бы проще, то есть мы могли бы точнее описать поверхность с помощью более редкой треугольной сетки, чем с помощью более частой, составленной; из квадратных ячеек (или наоборот), и т. д. Различным сеткам соответствуют различные системы описания мира. Механика определяет форму описание мира, говоря: все предложения в описании мира должны быть получены данным способом из некоторого числа данных предложений - механических аксиом. Этим самым она закладывает кирпичи в фундамент здания науки и говорит: какое бы здание ты ни захотел воздвигнуть, ты должен его сложить каким-либо способом из этих и только из этих кирпичей.

(Как система чисел дает возможность написать любое произвольное число, так и система механики должна давать возможность написать любое произвольное предложение физики.)

6.342. И теперь мы видим взаимоотношение логики и механики. (Можно было бы образовать сетку и из различного вида фигур, например из треугольников и шестиугольников.) Тот факт, что картина, подобная вышеупомянутой, может описываться сеткой данной формы, ничего не говорит о картине. (Ибо это относится к любой картине этого рода.) Но картину характеризует то, что она может полностью описываться определенной сеткой определенной частоты.

Также ничего не говорит о мире тот факт, что он может быть описан ньютоновской механикой, но, однако, о мире нечто говорит то обстоятельство, что он может быть описан ею так, как это фактически имеет место.

О мире также что-то говорит и тот факт, что одной механикой он может описываться проще, чем другой.

6.343. Механика есть попытка построить по единому плану все истинные предложения, в которых мы нуждаемся для описания мира.

6.3431. Всем своим логическим аппаратом физические законы все же говорят об объектах мира.

6.3432. Мы не должны забывать, что описание мира механикой всегда является совершенно общим. В механике, например, речь никогда не идет об определенных материальных точках, но всегда только о каких-нибудь.

6.35. Хотя пятна на нашей картине являются геометрическими фигурами, геометрия сама по себе не может решительно ничего сказать об их действительной форме и положении. Но сетка является чисто геометрической, все се свойства могут быть даны априори.

Законы, как закон основания и т. д., говорят о сетке, но не о том, что описывает сетка.

6.36. Если бы был дан закон причинности, то он бы гласил: "есть естественные законы".

Но, конечно, это не может быть сказано; это показывает себя.

6.361. Употребляя способ выражения Герца, можно сказать: только закономерные связи мыслимы.

6.3611. Ни один процесс мы не можем сравнивать с "течением времени" - этого не существует, мы только можем сравнивать один процесс с другим (например, с ходом хронометра).

Поэтому описание течения времени возможно только в том случае, если мы основываемо на другом процессе.

Аналогично и для пространства.

Там, где, например говорят, что не может наступить ни одно из двух событий (которые взаимно исключают друг друга), поскольку нет причины, по которой одно должно наступить скорее другого, там в действительности дело в том, что невозможно описать даже одного из этих двух событий, если только нет; какой-либо асимметрии. А если такая асимметрия есть, то мы можем рассматривать ее как причину наступления одного и не наступления другого события.

6.36111. Кантовская проблема правой и левой руки, которые не могут совпасть при наложении, существует уже в плоскости и даже в одномерном пространстве, где две конгруэнтные фигуры а и Ь также не могут совпасть при наложении, не выходя из этого пространства.

Правая и левая рука фактически полностью конгруэнтны. И то, что они не могут совпасть при наложении, не имеет к этому никакого отношения.

Правую перчатку можно было бы надеть на левую руку, если бы ее можно было повернуть в четырехмерном пространстве.

6.362. То, что может быть описано, может и случиться, и то, что должно исключаться законом причинности, то не может быть описано.

6.363. Процесс индукции состоит в том, что мы принимаем простейший закон, согласующийся с нашим опытом.

6.3631. Но этот процесс имеет не логическое, а только психологическое основание.

Ясно, что нет никакого основания верить, что в действительности наступит только простейший случай.

6.36311. То, что завтра взойдет солнцем - гипотеза, а это означает, что мы не знаем, взойдет ли оно.

6.37. Не существует необходимости, по которой одно должно произойти потому, что произошло другое. Имеется только логическая необходимость.

6.371. В основе всего современного мировоззрения лежит иллюзия, что так называемые законы природы являются объяснениями природных явлений.

6.372. Таким образом, люди останавливаются перед естественными законами как перед чем-то неприкосновенным, как древние останавливались перед богом и судьбой.

И они одновременно правы и не правы. Но древние были яснее, поскольку они признавали один ясный предел, в то время как новые системы представляют дело так, как будто все объяснено.

6.373. Мир не зависит от моей воли.

6.374. Даже если бы все, чего мы желаем, произошло, все же это было бы только, так сказать, милостью судьбы, так как нет никакой логической связи между волей и миром, которая гарантировала бы это, и мы сами все-таки не могли бы опять желать принятой физической связи.

6.375. Поскольку существует только логическая необходимость, постольку также существует только логическая невозможность.

6.3751. Например, для двух цветов невозможно находиться одновременно в одном и том же месте в поле зрения, и именно логически невозможно, так как это исключается логической структурой цвета.

Рассмотрим, как изображается это противоречие в физике. Примерно так: частица не может в одно и то же время обладать двумя скоростями, то есть она не может быть в двух местах в одно и то же время, то есть частицы в разных местах в одно и то же время не могут быть тождественными.

(Ясно, что логическое произведение двух элементарных предложений не может быть ни тавтологией, ни противоречием. Утверждение, что точка в поле зрения в одно и то же время имеет два различных цвета, есть противоречие.)

6.4. Все предложения равноценны.

6.41. Смысл мира должен лежать вне его. В мире все есть, как оно есть, и все происходит так, как происходит. В нем нет никакой ценности, а если бы она там и была, то она не имела бы никакой ценности.

Если есть ценность, имеющая ценность, то она должна лежать вне всего происходящего и вне Такого (So - Sein). Ибо все происходящее и Такое - случайно.

То, что делает это не случайным, не может находиться в мире, ибо в противном случае оно снова было бы случайным.

Оно должно находиться вне мира.

6.42. Поэтому не может быть никаких предложений этики.

Предложения не могут выражать ничего высшего.

6.421. Ясно, что этика не может быть высказана. Этика трансцендентальна. (Этика и эстетика едины.)

6.422. Первой мыслью при установлении этического закона формы "ты должен…" является: "а что, если я не сделаю?" Но ясно, что этика не имеет ничего общего с наказанием и вознаграждением в обычном смысле. Поэтому данный вопрос о последствиях действия должен быть вопросом, не относящимся к делу. По крайней мере эти последствия не должны быть событиями, ибо все же нечто в этой постановке вопроса должно быть правильным. Должно иметься некоторого рода этическое наказание и этическое вознаграждение, но они должны лежать в самом действии.

(И ясно также, что вознаграждение должно быть чем-то приятным, а наказание - чем-то неприятным.)

6.423. Нельзя говорить о воле, как о носителе этического.

Воля как феномен интересует только психологию.

6.43. Если добрая и злая воля изменяет мир, то она может изменить только границу мира, а не факты, не то, что может выражаться в языке.

Короче говоря, при этом условии мир должен вообще стать совсем другим. Он должен, так сказать, уменьшаться или возрастать как целое.

Мир счастливого совершенно другой, чем мир несчастного.

6.431. Так же как при смерти мир не изменяется, но прекращается.

6.4311. Смерть не событие жизни. Смерть не переживается.

Если под вечностью понимают не бесконечную временную длительность, а безвременность, то вечно живет тот, кто живет в настоящем.

Наша жизнь так же бесконечна, как наше поле зрения безгранично.

6.4312. Временное бессмертие человеческой души, означающее, следовательно, ее вечную жизнь даже после смерти, не только ничем не гарантировано, но прежде всего это предположение не выполняет даже того, чего с его помощью всегда хотели достичь. Решается ли какая-либо загадка тем, что я вечно продолжаю жить? Не является ли поэтому эта вечная жизнь настолько же загадочной, как и настоящая? Решение загадки жизни в пространстве и времени лежит вне пространства и времени.

(Здесь должны решаться не естественно - научные проблемы.)

6.432. Как есть мир для высшего совершенно безразлично. Бог не проявляется в мире.

6.4321. Все факты принадлежат только к задаче, а не к решению.

6.44. Мистическое не то, как мир есть, но то, что он есть.

6.45. Созерцание мира sub specie aeterni есть его созерцание как ограниченного целого.

Чувствование мира как ограниченного целого есть мистическое.

6.5. Для ответа, который не может быть высказан, не может быть высказан вопрос.

Загадки не существует.

Если вопрос вообще может быть поставлен, то на него можно также и ответить.

6.51. Скептицизм не неопровержим, но, очевидно, бессмыслен, если он хочет сомневаться там, где нельзя спрашивать.

Потому что сомнение может существовать только там, где существует вопрос, вопрос - только там, где существует ответ, а ответ - только там, где что-нибудь может быть сказано.

6.52. Мы чувствуем, что, если бы и существовал ответ на все возможные научные вопросы, проблемы жизни не были бы при этом даже затронуты. Тогда, конечно, больше не остается никаких вопросов; это как раз и есть ответ.

6.521. Решение проблемы жизни состоит в исчезновении этой проблемы.

(Не это ли причина того, что люди, которым после долгих сомнений стал ясным смысл жизни, все же не могут сказать, в чем этот смысл состоит.)

6.522. Есть, конечно, нечто невыразимое. Оно показывает себя; это - мистическое.

6.53. Правильным методом философии был бы следующий: не говорить ничего, кроме того, что может быть сказано, - следовательно, кроме предложений естествознания, т. е. того, что не имеет ничего общего с философией, и затем всегда, когда кто-нибудь захочет сказать нечто метафизическое, показать ему, что он не дал никакого значения некоторым знакам в своих предложениях. Этот метод был бы неудовлетворителен для нашего собеседника - он не чувствовал бы, что мы учим его философии, но все же это был бы единственный строго правильный метод.

6.54. Мои предложения поясняются тем фактом, что тот, кто меня понял, в конце концов уясняет их бессмысленность, если он поднялся с их помощью - на них - выше их (он должен, так сказать, отбросить лестницу, после того как он взберется по ней наверх).

Он должен преодолеть эти предложения, лишь тогда он правильно увидит мир.

7. О чем невозможно говорить, о том следует молчать.

«Венский кружок»

Людвиг Витгенштейн (1889–1951) родился и жил в Австрии. В 1929г. окончательно переехал в Кембридж. В 1939г. он сменил Дж. Мура на посту профессора философии. Во время Второй мировой войны работал в лондонском госпитале санитаром, затем лаборантом в Ньюкасле.

«Логико-философский трактат» Витгенштейна оказал большое влияние на возникновение логического позитивизма. Он был опубликован впервые в 1921г. в Германии, а на следующий год – в Англии (с предисловием Б.Рассела). Это была очень трудная, хотя и небольшая работа, написанная в форме афоризмов. Ее содержание настолько многозначно, что историки философии считают ее автора одной из самых противоречивых фигур в истории современной философии.

В «Трактате» Витгенштейн поставил задачу дать точное и однозначное описание реальности в определенным образом построенном языке, а также при помощи правил логики установить в языке границу выражения мыслей и, тем самым, границу мира. Витгенштейн предложил не монистическую, а плюралистическую картину мира. Мир, согласно Витгенштейну, «есть все, что происходит». При этом «мир – целокупность фактов, а не вещей». Далее следует, что «мир подразделяется на факты».

Для Витгенштейна факт – это все, что случается, что «имеет место». Но что же именно имеет место? Рассел, который в данном отношении был солидарен с Витгенштейном, поясняет это следующим примером: Солнце – факт; и моя зубная боль, если у меня на самом деле болит зуб, – тоже факт. Главное, что можно сказать о факте, это то, что факт делает предложение истинным. Факт, таким образом, есть нечто «вспомогательное» по отношению к предложению как к чему-то первичному, это как бы предметная интерпретация высказывания. Следовательно, когда мы хотим узнать, истинно ли данное предложение или ложно, мы должны указать на тот факт, о котором предложение говорит. Если в мире есть такой факт, предложение истинно, если нет – оно ложно. На этом тезисе, собственно, и строится весь логический атомизм.

Все как будто бы ясно. Но стоит сделать еще шаг, как немедленно возникают трудности. Возьмем, например, такое высказывание: «Не существует кентавров». Это истинное высказывание. И вряд ли кто вздумал бы оспаривать его истинность. Но получается, что его коррелятом в мире фактов будет отрицательный факт, а они не предусмотрены в трактате Витгенштейна, ибо, по определению, они «не происходят».

Но это еще не все. Если говорить о содержании науки, то здесь фактом или, точнее, научным фактом считается далеко не все, что «происходит». Научный факт устанавливается в результате отбора и выделения некоторых сторон действительности, отбора целенаправленного, осуществляемого на основе определенных теоретических установок. В этом смысле совсем не все то, что происходит, становится фактом науки.

Витгенштейн предпринял попытку проанализировать отношение языка к тому миру, о котором язык говорит. Вопрос, на который он хотел ответить, сводится к следующей проблеме: как получается, что то, что мы говорим о мире, оказывается истинным? Но попытка ответить на этот вопрос все же окончилась неудачей. Во-первых, учение Витгенштейна о фактах было искусственной доктриной, придуманной для того, чтобы подвести онтологическую базу под определенную логическую систему. «Моя работа продвигалась от основ логики к основам мира», – писал позднее Витгенштейн. «Мир» в его трактовке есть вовсе не независимая от человеческого сознания реальность, а состав знания об этой реальности (более того, знания, организованного логически). Признание языкового выражения непосредственным «изображением мира» (его образом в самом прямом смысле слова) упрощает действительный процесс познания и не может служить его сколько-нибудь адекватным описанием.

Логический анализ, предложенный Расселом, и анализ языка, предложенный Витгенштейном, имели целью устранение произвола в философских рассуждениях, избавление философии от неясных понятий и туманных выражений. Они стремились внести в философию хоть какой-либо элемент научной строгости и точности, хотели выделить в ней те ее части, аспекты или стороны, где философ может найти общий язык с учеными, где он может говорить на языке, понятном ученому и убедительном для него. Витгенштейн полагал, что, занявшись прояснением предложений традиционной философии, философ может выполнить эту задачу. Но он понимал, что философская проблематика шире, чем то, что может охватить предложенная им концепция.

Возьмем, например, вопрос о смысле жизни, одну из глубочайших проблем философии; точность, строгость и ясность здесь едва ли возможны. Витгенштейн утверждает, что то, что может быть сказано, может быть ясно сказано. Здесь, в этом вопросе, ясность недостижима, поэтому и сказать что-либо на эту тему вообще невозможно. Все это может переживаться, чувствоваться, но ответить на такой мировоззренческий вопрос по существу нельзя. Сюда относится, например, и вся область этики.

Но если философские вопросы невыразимы в языке, если о них ничего нельзя сказать по существу, то как же сам Витгенштейн мог написать «Логико-философский трактат»? Это и есть его основное противоречие. Рассел замечает, что «Витгенштейн умудрился сказать довольно много о том, что не может быть сказано». Р. Карнап также писал о «непоследовательности» Витгенштейна, который «говорит нам, что философские предложения нельзя формулировать и о чем нельзя говорить, о том следует молчать: а затем, вместо того чтобы молчать, он пишет целую философскую книгу».

Это свидетельствует о том, что рассуждения философов надо принимать в особом смысле. Философ обычно выделяет себя, т. е. делает исключение для себя из своей собственной концепции. Он пытается как бы стать вне мира и глядеть на него со стороны. Обычно так поступают и ученые. Но ученый стремится к объективному знанию мира, в котором его собственное присутствие ничего не меняет. Правда, современная наука должна учитывать наличие и влияние прибора, с помощью которого осуществляется эксперимент и наблюдение. Но и она, как правило, стремится отделить те процессы, которые вызываются воздействием прибора, от собственных характеристик объекта (если, конечно, в состав объекта не включается и прибор).

Философ же не может исключить себя из своей философии. Отсюда и та непоследовательность, которую допускает Витгенштейн. Если философские предложения бессмысленны, то ведь это должно относиться и к философским суждениям самого Витгенштейна. И кстати сказать, он мужественно принимает этот неизбежный вывод, признает, что и его философские рассуждения бессмысленны. Но он стремится спасти положение, заявив, что они ничего и не утверждают, они только ставят своей целью помочь человеку понять «что к чему», т.е. «правильно увидеть мир». Но что представляет собою это правильное видение мира, Витгенштейн, конечно, не разъясняет.

Очевидно, что содержащаяся в логическом учении Витгенштейна концепция идеального языка, точно изображающего факты, оказалась недостаточной, более того, неудовлетворительной. Это вовсе не значит, что создание «Логико-философского трактата» было бесполезной тратой времени и сил. Мы видим здесь типичный пример того, как создаются философские учения. В сущности говоря, философия представляет собой исследование различных логических возможностей, открывающихся на каждом отрезке пути познания. Так и здесь: Витгенштейн принимает постулат или допущение, согласно которому язык непосредственно изображает факты. И он делает все выводы из этого допущения, не останавливаясь перед самыми парадоксальными заключениями. При этом, однако, оказывается, что эта концепция односторонняя, недостаточная для того, чтобы понять процесс познания вообще и философского познания в частности.

Но и это не все. У Витгенштейна есть еще одна важная идея, естественно вытекающая из всей его концепции и, может быть, даже лежащая в ее основе: мысль о том, что для человека границы его языка означают границы его мира.

В «Логико-философском трактате» постоянно обнаруживается тенденция к слиянию, отождествлению языка с миром. Получается, что «логика заполняет мир; границы мира суть и ее границы».

Таким образом, Витгенштейн, а за ним и другие неопозитивисты замыкаются в границах языка как единственной непосредственно доступной реальности. Структура мира определяется структурой языка, и если мы можем как-то признать мир независимым от нашей воли, от нашего языка, то лишь как нечто невыразимое, «мистическое».

Возникшее в начале 20-х годов ХХ века в столице Австрии неформальное объединение группы ученых и философов, ставившее своей целью разработку идей логического позитивизма, получило наименование «Венский кружок» . Этот кружок был организован Морицем Шликом (1882-1936) в 1922г. на основе семинара при кафедре философии индуктивных наук Венского университета. Его участники во главе с М. Шликом – Р.Карнап, К. Гёдель, О. Нейрат, Ф.Вайсман и др. – выдвинули программу создания новой научной философии на основе идей Э.Маха и только что опубликованного «Логико-философского трактата» Л.Витгенштейна. Заметим, что хотя указанный «Трактат» и называют иногда «Библией неопозитивизма», сам Л. Витгенштейн не входил в состав Венского кружка. Он контактировал с членами этого кружка, но никогда не посещал его заседаний. Вскоре Венский кружок получил международное признание. С ним стали сотрудничать и пропагандировать его идеи Э.Нагель (США) и А. Айер (Великобритания). Идеи Венского кружка во многом разделял и английский философ Г.Райл.

Параллельно в Польше сложилась Львовско-Варшавская школа логиков во главе с А. Тарским и К. Айдукевичем.

Сейчас, обращаясь к истории Венского кружка, можно сказать, что его представители поставили две серьезные проблемы:

1. Вопрос о строении научного знания, о структуре науки, об отношении между научными высказываниями на эмпирическом и теоретическом уровнях.

2. Вопрос о специфике науки, т. е. научных высказываний, и о критерии их научности. В данном случае речь шла о том, как определить, какие понятия и утверждения являются действительно научными, а какие только кажутся таковыми.

Для деятелей Венского кружка – представителей неопозитивистского течения – статус науки как высшего достижения мысли был бесспорен. Проблема сводилась к тому, чтобы отделить науку от метафизики и научные высказывания от метафизических. При этом, весьма злободневным оказался вопрос о предмете философии.

Отличительная черта их учения состояла в его ярко выраженной антиметафизической направленности. Деятели Венского кружка обрушились на всякую метафизику вообще. Логических позитивистов буквально преследовала одна навязчивая идея: мысль о том, что наука должна избавиться от всяких следов традиционной философии, т.е. не допускать больше никакой метафизики. Неопозитивисты заявляли, что они не против философии, лишь бы последняя не была метафизикой. Метафизикой же она становится тогда, когда пытается высказывать какие-либо положения об объективности окружающего мира. Логические позитивисты утверждали, что все доступное нам знание о внешнем мире получается только частными, эмпирическими науками. Философия же якобы не может сказать о мире ничего, помимо того, что о нем говорят эти науки. Она не может сформулировать ни одного закона, ни одного положения о мире, которое имело бы научный характер.

Но если философия не дает знания о мире и не является наукой, то что же она такое? С чем она имеет дело? Оказывается, не с миром, а с тем, что о нем говорят, т. е. с языком. Все наше знание, как научное, так и обыденное, выражается в языке. Философия же занимается языком, словами, предложениями, высказываниями. Ее задача состоит в анализе и прояснении предложений науки, в анализе употребления слов, в формулировке правил пользования словами и т. д. Язык – подлинный предмет философии. С этим согласны все неопозитивисты.

Как отличить утверждения подлинно научные от высказываний, лишь претендующих на научный характер, но в действительности им не обладающие? В чем отличительный признак научных высказываний? Вполне естественно стремление найти такой универсальный критерий научности, который можно было бы безошибочно применять во всех спорных случаях.

Решение этой проблемы, с точки зрения неопозитивистов, оказывается возможным на основе «принципа верификации» (от лат. verus – истинный и facere – делать).

Витгенштейн считал, что элементарное предложение необходимо сравнивать с действительностью, чтобы установить, истинно оно или ложно. Здесь возникают два вопроса. Первый: какие именно предложения науки относятся к элементарным, далее неразложимым и настолько надежным и достоверным, что на них можно строить все здание науки. Оказалось, что найти такие предложения невероятно трудно, если вообще возможно. Второй вопрос – как осуществить требование сравнения предложения с действительностью. Практически это означает – указать способ, как это можно сделать.

Принцип верификации требует, чтобы «предложения» всегда соотносились с «фактами». Но что такое факт? Допустим, что это какое-то положение вещей в мире. Однако мы знаем, как трудно бывает выяснить истинное положение дел, добраться до так называемых «твердых», «упрямых» фактов. Юристы часто сталкиваются с тем, насколько бывают противоречивы сообщения свидетелей какого-либо происшествия, какая масса субъективных наслоений имеется в любом восприятии того или иного объекта. Если фактами считать различные вещи, группы этих вещей и т. д., то мы никогда не будем гарантированы от ошибок. Даже такое простое предложение, как «это есть стол», далеко не всегда достоверно, ибо может быть и так: то, что имеет вид стола, на самом деле есть ящик, доска, верстак или мало ли что еще. Строить науку на таком ненадежном фундаменте слишком легкомысленно.

В поисках достоверных фактов логические позитивисты пришли к выводу о том, что надо элементарное предложение относить к такому явлению, которое не может нас подвести. Они полагали, что таковыми являются чувственные восприятия или «чувственные содержания», «чувственные данные». Говоря, что «это есть стол», я могу ошибаться, ибо то, что я вижу, может быть вовсе не стол, а какой-то другой предмет. Но если я скажу: «Я вижу продолговатую коричневую полосу», то тут уже никакой ошибки быть не может, так как это именно то, что я действительно вижу. Следовательно, чтобы верифицировать любое эмпирическое предложение, надо свести его к высказыванию о самом элементарном чувственном восприятии. Такие восприятия и будут теми фактами, которые делают предложения истинными.

Но как быть с предложениями философии? Нельзя же игнорировать то обстоятельство, что люди интересуются философскими вопросами с самого начала возникновения философии. Неужели они две с половиной тысячи лет только и делают, что говорят бессмыслицу? Карнап разъясняет, что философские предложения не абсолютно бессмысленны, но лишены научного смысла , т.к. они не утверждают никаких фактов. Эти предложения ничего не говорят о мире и поэтому не могут быть проверены.

Однако, философия может существовать и иметь значение для науки, если она сосредоточится на анализе языка . Для логических позитивистов все философские проблемы сводились к языковым. Для Карнапа, например, предложения, касающиеся объективного бытия вещей или их материальной или идеальной природы, являются псевдопредложениями, т. е. сочетаниями слов, лишенными смысла. Согласно Карнапу, философия, в отличие от эмпирических наук, имеет дело не с объектами, но только с предложениями об объектах науки. Все «объектные вопросы» относятся к сфере частных наук, предметом философии являются только «логические вопросы».

Свести всю функцию философии к логическому анализу языка – значит упразднить значительную часть того ее реального содержания, которое складывалось на протяжении двух с половиной тысячелетий. Это равносильно запрету заниматься анализом содержания коренных мировоззренческих проблем. Критики неопозитивизма считают, что, с точки зрения его сторонников, главное занятие философа состоит в том, чтобы разрушить философию. Правда, эта тенденция, высказанная неопозитивистами первоначально в категорической форме, впоследствии была значительно смягчена. Тем не менее все логические позитивисты все-таки полагали, что философия имеет право на существование лишь как анализ языка, прежде всего, языка науки.

Похожая информация.

Как связаны между собой язык человека и мир? О чем имеет смысл говорить, а о чём нет? Что понять невозможно? Эти вопросы сложны, а кому-то даже могут показаться бессмысленными. Но если рассмотреть их суть глубже, то придётся надолго погрузиться в раздумья. Автора книги «Логико-философский трактат» Людвига Витгенштейна при жизни всегда волновали вопросы связи языка и мира. Это гениальный британский философ, сделавший большой вклад в философию.

В этой книге даются семь тезисов, которые объёмно комментируются. Автор даёт трактовку взаимоотношений языка и мира, объясняя всё с точки зрения логики. Он не приводит доказательств, а просто делится размышлениями, которые считает истинными. Витгенштейн говорит о том, что в мире важны не вещи, а факты, т.е. события, которые происходят. Но при этом, чтобы они имели смысл, нужно что-то ещё. Он пишет о разновидностях предложения, поясняя, какие из них имеют смысл, какие лишены его, а какие бессмысленны изначально. Философ говорит о границах мира и языка, о восприятии мира человеком, о том, что мир не зависит от воли человека. Есть тема того, что есть вещи необъяснимые, неосязаемые, и если их нельзя понять, то о них невозможно говорить. Книга будет полезна для общего развития и переосмысления своих взглядов на мир.

На нашем сайте вы можете скачать книгу "Логико-философский трактат" Людвиг Витгенштейн бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.